Сергей Костин - Охотник за бабочками
Я ухмыльнулся.
— Вот ты ее и целуй.
Улыбка сползла с лица Кузьмича. Такого шага он от меня не ожидал.
— Я? Нет, нет! Что ты! Я не могу! Исключено! Нет, нет, нет! Я же не приспособлен. Сила не та. Да и физиологически для меня это смерть.
— Ладно, Кузьмич. Утихомирься. Никто никого не собирается целовать. Вот меня в детстве, сколько не целовали, а лучше я от этого не стал. Глупости все это.
Кузьмич, быстро щелкая зубами, грыз ногти. Думает. Он всегда так делает, когда усиленно работает головой.
— Командир! Послушай, что скажет твой самый лучший друг и советник, — Кузьмич сцепил пальцы рук в замок, и вскинул их кверху, — У кого проблемы, командир? У меня? Или, может, у груши этой висячей? Нет, командир. Проблемы, и весьма большие, у тебя. Я предложил один из вариантов выхода из сложившейся ситуации. Можно, конечно, удушить нашу гостью и твою законную невесту. Можно прирезать ее. Но ведь ты, командир, этого не сделаешь. Ты охотник, а не браконьер. Ты всю сознательную жизнь гонялся за бабочками, за красотой этой. Ты рисковал жизнью ради…
Кузьмич вытащил из-за пазухи небольшой бриллиант, помахал им перед моим носом и засунул камень обратно.
— … ради брюликов. Какие низменные ценности, у тебя командир. Но, но, но! Руками не хапать! Но не в этом дело. И вот теперь тебе выпал шанс. Один единственный шанс проверить судьбу. А вдруг старые книги не врут? И та лягушка, действительно, превратилась в бабу. А? Слабо?
Сильная речь. Очень сильная речь. Молодец, ничего не скажешь. Даже куколка заткнулась.
— Она не жаба. Это раз. Это противоречит всем канонам природы. Это два. Современная наука категорически отвергает данную возможность. Три. И закон сохранения материи. Четыре. Надеюсь достаточно, чтобы понять, что из нее никогда не получится ни жаба, ни баба, ни вселенная черт знает, где кто еще.
— А вдруг, — не унимался Кузьмич, — Хоть раз в жизни ты можешь сделать дурацкий поступок и поверить в чудо.
— Я сам, как дурацкий поступок. А насчет чуда…
Интересно, а чего это я так категорично? Чудес, понятное дело, на свете не бывает, но за попытку никто денег не берет. Опять же о чуде. Наука вряд ли объяснит камни самоцветные, которые проливает куколка. И многое чего наука не объяснит. Например, того, почему я сейчас встану, закрою глаза и будь что будет.
— Ну, ну-у, ну-у-у, — увивался Кузьмич рядом маленьким дьяволенком, нашептывающим на ухо поступки неправильные.
А я, под звуки этого мерзкого понукания, подошел к куколке, обтер ее отвратительный рот платком, потом еще раз обтер, и, наконец, в третий раз не поленился и обтер.
— Ну, — гаркнул Кузьмич и с разгона пихнул меня в спину.
Я закрыл глаза, сглотнул слюну и, примерившись, ткнулся сухими губами в продезинфицированные губы куколки. Главное, что бы каких-нибудь бородавок от нее не схватить. Или еще чего похуже.
Поцелуй получился достаточно смачным и даже, не побоюсь этого, прочувственным. Куколка издала умирающий перезвон, и глаза ее потухли.
— Сдохла.
Кузьмич пнул пару раз кокон и, не дождавшись ответной реакции, вздохнул.
— А ведь могла бы жить, да жить. Камушки метать. А все почему? Все потому, что ты, командир, возжелал объять необъятное.
Я как раз прекратил отплевываться и стаскивать со своего лица прилипшую куколкину слизь.
— От этого еще никто не умирал.
Бабочек подлетел поближе ко рту куколки, прислушался к отсутствующему дыханию и констатировал:
— Определенно сдохла. Сердце, если оно у нее и было, не выдержало перенесенного позора и порвалось на мелкие куски. С обширным излиянием в мозг. Если он, конечно, тоже у нее был. Как думаешь, командир, а если ее выпотрошить, внутри найдем что-нибудь. Ты понимаешь, о чем я? Так я за ножичком смотаюсь?
— Все мало тебе, — я тоже прислушался. Дыхание отсутствовало. И сердце, прав Кузьмич, не стучит, — Жива она.
— Это почему это? — у Кузьмича всегда было не в порядке с логическим мышлением.
— А потому, что за ветку держится. Ты бы за ветку держался, если б помер?
— Это постишемический синдром, — выпендрился Кузьмич, — Я о таком в медицинской энциклопедии читал. Остаточные спазмы тела и все такое.
— То-то и дело, что все такое. Организм не человеческий, нам его не понять. Пусть повисит, может и очухается. Вдруг она в спячку впала?
Кузьмич покрутил пальцем у виска.
— Ага! В спячку. В кому. И надо было тебе к ней лезть?!
Посовещавшись немного, мы решили оставить все как есть. Пусть висит, пока не протухнет. А там видно будет, что с коконом делать.
Наступил вечер.
Кузьмич мирно посапывал в две дырки, завернувшись в мой походный носовой платок. Дремал в углу дворецкий, которому не досталось новых модулей памяти. И я, уронив голову на грудь, дремал, отрешившись от тревоги и суеты.
По поводу завтрашней доставки к паПА пресловутого «каравая» решение было давно принято. Торжественно сходим с дистанции. Без лишнего крика и шума. В связи с неполным составом команды.
Старинные часы, которые подарил мне паПА на восемнадцатилетние, мерно отсчитывали мгновения.
Кстати, я про эти мгновения стих в юношестве сочинил. Вот. «Летят, они как заряды бластера у виска. Мгновения. Мгновения. Мгновения». Сильная вещь. Там и продолжение было, но сейчас уже не помню. Что-то, про то, что эти самые заряды бластера приносят кому-то дырку, величиной с кулак, а кому-то памятные медали.
«Бум! Бум!» — отзвенели часы положенные два часа после полуночи.
«Динь, динь» — то ли послышалось, то ли во сне привиделось.
Я продрал глаза, растер лицо руками, прогоняя наглую дрему, посмотрел на часы, правильно ли на страже стоят.
«Динь. Дон-дон-дон-дон».
Из полутьмы на меня смотрели, не моргая, два красных глаза куколки.
Жива. Оклемалась.
Стараясь не разбудить Кузьмича, я на цыпочках подошел к кокону, и уселся возле него.
— Ну, ты и даешь? Напугала нас всех.
Куколка ничего не прозвонила. Только смотрела. Как странно видеть свое перевернутое изображение в этих огненных блюдцах.
— Я даже испугался. Честно. Вот ты сейчас смотришь на меня и думаешь, что врет все этот урод. Да? А я не вру. Знаешь… Пойми меня правильно. Я… Да и ты тоже, наверно, понимаешь, что вся эта затея с женитьбой пустая затея. Может быть на вашей планете, в вашем племени так и полагается, а у нас, у людей, все не так просто. Есть определенные условности.
Куколка заворочалась в своем коконе.
— Вот, вот, — я махнул головой на ветки, — У нас не принято висеть на деревьях. У нас, у людей, много чего не принято. Ты не обижайся. Мы, конечно, останемся друзьями, и все такое. Я буду беречь тебя, заботиться. Что нужно, то и сделаю. Но вот про женитьбу давай забудем. Понимаешь, о чем я?
