Сергей Костин - Охотник за бабочками
Простодушная физиономия Кузьмича еще не означала справедливый расклад.
— А доля Корабля?
Кузьмич поперхнулся, и я понял, что попал в саму точку расклада.
— А-а… Кораблю камушки не нужны были и он, стало быть, мне их. Презентовал за долгую и плодотворную дружбу. Да. Что-то не так, командир?
Я поставил на стол, прямо перед Кузьмичем, сжатый кулак, который оказался ему под самую макушку.
— Я тебя в луже подобрал?
Кузьмич сглотнул слюну и молча кивнул.
— Я тебя другом своим считал?
Голова Кузьмича рухнула на грудь.
— Значит так. Корабельную долю отдашь сиротам. Остальное позже проверю. И без вопросов. Это мое последнее слово.
Я отодвинул Кузьмича в сторону и стал считывать информацию, которая поступала со всех точек Великой Галактики. Информации было немного. Никто, нигде и ни при каких обстоятельствах не видел, не слышал и не знал, что обозначает слово «каравай».
После этого неприятного известия я развернул поиски в библиотеке. Перелопатил все словари, начиная с прошлого тысячелетия. Ничего. Перелистал все книги, выворачивая их наизнанку. Почти ничего. Под «почти» я подразумеваю то, что среди произведений ядерных натуралистов конца двадцать пятого века я случайно наткнулся на спрятанную в них сберегательную карточку Кузьмича. В графе семейное положение у него стояло — сирота. И я даже догадался, куда уплывет Корабельная доля самоцветов.
До самого вечера я пытался разузнать хоть что-нибудь про «каравай», но тщетно. Обессиленный и подавленный, я приплелся на свой этаж и пошел докладывать куколке, какой самоотверженный поступок ждет от нее мой паПА.
Куколка приветствовала меня тихим, но как мне показалось, радостным звоном колокольчиков.
Вот убейте меня на месте, но кажется, что еще чуть-чуть и смогу я понимать ее также хорошо, как и тогда, на корабле. Но вот этого самого «чуть-чуть» и не хватало.
Кузьмича-толмача рядом не было, наверняка прибыль подсчитывает, так что, как следует с куколкой-то и не пообщаться.
Я пристроился рядом и стал внимательно ее разглядывать.
Висит себе, висит. Никаких забот не знает. Кушать не просит. Пить не просит. Звякает себе. А о чем звякает, и не разберешь. Невеста! Вот же обозвали, называется. Да и я хорош. Во всем паПА слушать, так совсем дураком можно сделаться. Кто ж в твердом уме и в твердой памяти такую уродину невестой назовет? Это себя не уважать.
На речке, на речке,
На том бережочке,
Мыл робот в масле
Белы запчасти…
Хорошая песня. Старинная. ПаПА ее частенько поет. Вот я понимаю — старина. Все понятно, как на полочках. Вот робот, вот речка. И запчасти на месте.
— Нашел!
Кузьмич не влетел. Он ворвался, словно экваториальный вихрь в брачный сезон. Глаза сверкают, крылышки от возбуждения трепещут, а сам весь дрожит от перевозбуждения.
— Нашел, командир! Вот те Вселенная всмятку, что нашел.
Я оторвался от созерцания куколки и перевел взгляд на прыгающего от радости Кузьмича.
— Что нашел-то?
Кузьмич немного отдышался. Осмотрелся вокруг, заметил парящего в углу дворецкого, кивнул озабоченно, подлетел к моему правому уху и быстро зашептал, бросая косые взгляды на Бемби.
— Значит так, командир. По порядку. Настроение с утра у меня было паршивое…
— Короче.
Кузьмич зашипел, головой кивая на дворецкого, который уже выпустил пару дополнительных локаторов.
— Тише! Я умоляю. Тише. Информация сугубо секретная. Как говорят офицеры в американской области: — «топ ган», что в переводе с ихнего обозначает «умри, но родину не выдай».
Я вздохнул. Иногда приходится соглашаться с Кузьмичем. Соглашаться и слушать его бред.
— Так вот, командир. Настроение, как я уже говорил, поганое. Залетел в ресторан на пятом этаже, в бассейн на третий, но чувствую, тоска гложет. И тут, дай, думаю, к старику твоему слетаю. Поболтаю там, чайку попью, о бабочках потреплемся. Прилетаю. Слушай! Дверь…, - Кузьмич делает театральную многозначительную паузу, — Дверь приоткрыта. Чуть-чуть. Только мне и протиснуться. Я и не постучался. Смотрю, старик твой с лупой по столу лазает, бумажки свои перелистывает. Подожди…
Кузьмич взглянул на дворецкого и сказал обычным голосом:
— Говорят, что в центральных мастерских устроили бесплатную раздачу новых модулей памяти. И осталось их очень мало. Всем может не достаться.
Дворецкий задергался, заметался и, решив, что десять минут его отсутствия ничего не решат, умчался в центральные мастерские на раздачу модулей памяти.
— Дурные они все, — проводил его глазами Кузьмич.
— Он тебе потом все вспомнит. Так что там с паПА?
— С паПА? Со стариком твоим? Так я и говорю, бумажки читает. Я пристраиваюсь за его спиной и внимательно знакомлюсь с представленным текстом.
— Шпионишь?
— Шпионят для врагов. А я для тебя достаю ценные разведданные. Дальше рассказывать или в либералов играть станем? Так что лучше. А то — шпион. Рассказываю дальше. Один из листков сильно заинтересовал твоего старика. Он и кряхтел над ним, и вверх ногами поворачивал, и на свет рассматривал. А я, боец невидимого фронта, в это время старательно заучил наизусть все то, что находилось на бумажке.
— И какое это имеет отношение ко мне?
— Самое прямое, командир. Если коротко. Речь идет о весьма старых и отдаленных временах. Очень, очень древнее время. В бумаге написано, что в то самое время, очень и очень древнее, жил мужик. Не знаю, может быть и урод. Там про это ничего нет. Дальше. И этот мужик нашел жабу. Жаба — животное. С лапами. Квакало. Жило в болотах. Гадость отвратительная. А дальше самое интересное. Мужик этот древний взял и эту самую жабу, в засос. А поцеловал, то есть. Значит, такие обстоятельства сложились.
— Ну… — я не понимал, к чему клонит Кузьмич.
— Гну, — совершенно не складно передразнил Кузьмич, — Смысл в чем? Жаба в девку превратилась. Сечешь?
— Динь! Динь! Динь! Динь!
Я внимательно посмотрел на счастливо щерящегося Кузьмича, перевел взгляд на вмиг сбесившуюся колокольчиками куколку, вздрогнул и обтер рукавом губы.
— Ты, это… Говори, да не заговаривайся. Не верю я в сказки. Чушь все это. И мужик твой древний, тоже чушь.
— Не скажи, командир. Сказки? — Кузьмич довольно подергал бровями, — Сказки, это давно забытая истина. Кто-нибудь пробовал ее целовать?
Бабочек взмахнул крыльями, подлетел к кокону и выкинул в направлении продолжающегося звона руку:
— И чего это она так визжит? А? А я знаю. Потому, что видит в словах моих смысл.
Я ухмыльнулся.
— Вот ты ее и целуй.
