Виталий Каплан - Чужеземец
— Заткнись, дура! — «синий плащ» влепил мне затрещину, да такую, что голова моя мотнулась от плеча к плечу. Как раз по тому же месту вдарил, что и Худгару конской плетью своей.
Как будто меня так легко заткнуть! Что я ему, кувшин с вином?
— Придёт и в земли Высокого Дома Истинный Бог, и не будет Он резать и жечь. Не нужна Ему кровь, — вопила я всей грудью, и сама сейчас верила тому. — Кто льёт кровь, тот не от Него, тот послан духами тьмы. А Господь наш, Бог Триединый — это небесный Свет, и нет в Нём никакой тьмы, и рассекает Он тьму лучом Слова Своего…
И так я раскричалась, что даже не заметила, как палач сунул горящий факел между вязанок хвороста.
Не стала я по цепи бегать, подобралась к столбу, обхватила его руками. Пусть уж поскорее всё кончится, отхлынет одуряющая боль, и придёт холодная тьма.
А боль не сразу ко мне подступилась, поначалу был только безумный жар, да едкий дым попал мне в горло и душил изнутри, будто там, в горле, сороконожка непоседливая завелась.
Потом уж и разгоревшееся пламя взметнулось надо мной, ослепило чудовищной, невозможной мукой. Думала зубы сцепить да молча терпеть — куда там! Выла я волчищей, извивалась я червяком земляным, выпустила я столб и повалилась вниз лицом в пылающие дрова. И звала, звала на помощь — сама не пойму кого. То ли маму, то ли Его, о Ком только что кричала народу. …И когда затопила боль каждую жилочку, когда выжгла все мои пять дюжин прожитых — тогда и открылась передо мной дорога.
Не столь широка была она, как столичные улицы — всего в локоть. И не разобрала я, чем вымощена. Просто опирались ступни на что-то твёрдое и холодное. И с каждым шагом забирала дорога выше, а с обеих сторон нависали чёрные стены.
Я шла осторожно, боль ведь не отпускала меня, хотя огонь-то оставался там, внизу. Не пойму как, но видела я сразу и то, и другое. И дорогу эту непонятную, и рыночную площадь, где бушевало вокруг столба рыжее клочковатое пламя, где металось и выло в нём чья-то худое тело (неужели моё?), где сгустились в небе тёмные тучи и прокатывался по воздуху первый, сухой ещё гром, и перешёптывались удивлённые толпы.
Но я не могла остановиться, что-то, что было сильнее меня, заставляло делать шаг за шагом, и всё быстрее делались мои шаги, а тропа под ногами расширялась.
— Как же так, наставник? — вслух произнесла я, утирая пот со лба. — Ты же учил меня, что не будет ничего, не будет меня! Или это последние мгновения жизни?
Последний сон, который мы сами сочиняем себе?
Но ничто не говорило о том, что это сон. Я дышала, и воздух был полон грозовой силы, я глядела на себя — у меня было тело, живое и сильное, и боль в вывернутых суставах почти исчезла, а та, другая, огненная боль не делась никуда, но тонкой струёй поднималась ко мне снизу, от того пылающего тела, которое, — я знала, — тоже моё.
А потом стены по краям дороги то ли раздвинулись, то ли растаяли — и открылось необъятное пространство. Ни холмов, ни лесов, ни степей здесь не было, но и пустыней я бы это не назвала. Никакого горизонта тоже не оказалось, бесконечная поверхность уходила непонятно куда, сливаясь с сумеречным небом, без луны и солнца, без облаков и звёзд. И дорога моя, точно гибкий клинок «последнего средства», рассекала эту плоскость надвое.
Потом я поняла, что не одна тут. Слева меня ждали.
Назвать их чудовищами — будет много чести. Гадкие твари, так вернее. Всё левое пространство было усыпано ими. Крошечные, размером с мышь, огромные, точно клыкастый буйвол из стран южнее Ги-Даорингу. Не могла я найти слова, чтобы описать эту свору, да и не искала. Просто всё внутри меня переворачивалось от отвращения.
— Ты наша! Наша! — вылетало из множества слюнявых пастей. — Нашим именем ты дурачила людишек! Иди-ка сюда, давно мы тебя ждём!
И точно ветром каким-то подталкивало меня туда, налево. Но ведь я не хочу! Не пойду я! Слышите вы, уроды?!
— Куда ж ты от меня, красавица? — хохотнул кто-то за левым плечом, и я невольно обернулась.
Разбойник Худгару скалился жёлтыми зубами, крутил в душном воздухе своим прямым клинком. Никакой одежды у него не было, и страшная кривая рана зияла на животе, из неё кишки вонючие торчали, а уж сколь мух над ними вилось да зудело…
— Не спеши, не спеши, моя хорошая, — пришептывал Худгару, разом оказавшись впереди меня. — Давай-ка сюда, мы продолжим наш разговор. И никуда тебе от меня не деться, ведьма. Ты ведь убила меня, а значит, кровь связала нас на веки вечные. Вот эта кровь!
И тёмная струя, выплеснувшись из его живота, скрутилась в воздухе тугой петлёй, легла на тропу в локте от моих ног. И как ни силилась я, а не могла переступить.
Как будто невидимую стенку передо мною поставили.
Туда, к нему? Ну уж нет! Я метнулась с тропы вправо, где какие-то искорки плыли в необъятных сумерках.
Мне не удалось сойти с тропы, невидимая стенка и тут мешалась, но чем больше глядела я на эти разноцветные искорки, тем легче мне делалось, и каким-то незнакомым чувством знала я, что оттуда, справа, помогут.
— Я тут! — протянула я туда руки. — Помогите мне! Скорее!
Точно я в младенчестве, испугавшись ужасной стрекозы, бегу к маминым коленям.
И верно — зелёная искорка быстро-быстро поплыла ко мне, становясь с каждым ударом моего сердца всё больше, обретая суть и форму.
Миг — и распластался в сумеречном небе крылатый дракон, чья чешуя переливалась всеми цветами радуги. Взмыл он вверх, а оттуда уже ринулся вниз, налево. Из пасти его вылетело багровое пламя, охватило разбойника Худгару, вспыхнуло ярчайшим, невозможным для глаз светом, — и исчез душегуб, и петля его крови, зашипев мерзостно, тоже исчезла. Дорога звала меня, и я беспрепятственно шагнула вперёд.
А огромный дракон облетел вокруг меня, потом снизился, опустился на дорогу, сложил крылья — и вдруг разом уменьшился. Удар сердца — и вот он, ящерок мой Гхири, вскарабкался ко мне на плечо. И не стала я удивляться, как такое может быть. Просто взяла его на руки, погладила плоскую головку, почесала шею. Лизнул он меня неожиданно тёплым язычком, соскользнул с моих рук, пробежал слегка по дороге — и молнией полетел вниз, в степь, над которой перекатывались волны зноя, и едва ощутимый ветер шевелил верхушки сухих трав. Шли они, Алан с Гармаем, сквозь горячий воздух как сквозь плотную воду, и не осталось у них уже ни одного бурдюка, и давно пал конь, но вставали на горизонте далёкие ещё хребты Анорлайи.
— Правильно, — кивнула я. — Ступай, дружок, им ты нужнее.
И дальше я пошла, нисколько не удивляясь тому, что вижу и это поделённое дорогой надвое пространство, и рыночную площадь, где среди пламени воет и бьётся в корчах моё живое тело, и степь внизу, где медленно-медленно ползут вперёд две усталые фигурки, и думают обо мне — я знала это совершенно точно, ведь два тёплых белых луча, проткнув небо, поднимались ко мне.
