Виталий Каплан - Чужеземец
Ну почему, почему именно этим рейсом? Почему не прямым на Москву? Он знал почему. Ленка давно ныла, что уже целую вечность не виделась с тётушкой Аннушкой. Потому и выбрала платформу с посадкой в Ялте. Старушка будет счастлива обнять внуков, которых до того видела ещё несмышлёными грудняшками… Да уж, старушка будет счастлива…
Алан вдруг понял, что не способен кричать. Горло сковало, забило тем самым доисторическим бетоном… Наверное, полагалось что-то делать — куда-то мейлить, звонить, лететь… А он вмёрз в чёрное кожаное кресло — подарок Ленкиных родителей на годовщину свадьбы… Знали, что зять неровно дышит к старинной мебели…
Луна глядела на него сочувственно — цветом точь-в-точь как рыжие буквы на чёрном. Мол, бывает. По себе знаю.
2
Камней Алан не увидел — не подвела реакция, успел закрыть лицо ладонями и рухнуть вниз, поджимая колени к животу. Всё это было без толку, он понимал — крестьяне настроены серьёзно и количество рано или поздно перейдёт в качество.
Скорее рано — булыжники солидные, увесистые, и много ли их надо, чтобы забить человека насмерть?
Во рту плескалась солёная кровь, перед глазами плавала тёмная багровость — как плюшевый занавес в старинном театре. Увы, всё происходило в реале, голосовой интерфейс не сработает, не выдернет из виртуального «заплыва», не вернёт в скучный и надёжный мир. Похоже, допрыгался.
Мысль обжигала раскалённой кочергой. Но другая мысль — дерущая когтями космического холода — была ещё хуже. Гармай! Если кинется на подмогу, так ведь в две секунды стопчут. Только бы ему хватило ума слинять. Крестьянам лишняя кровь ни к чему, боятся живущих в крови духов. Но и лишний свидетель им не нужен…
Два страха, огненный и ледяной, делили между собой душу. А под страхами пойманной ящерицей трепыхался стыд. Вот, значит, финал. Так бездарно, так идиотически подставиться… Работу сделал, отоварился просяными лепёшками да овечьим сыром, медяшки в пояс спрятал, воды набрал — да и отвалил. Нет, культурной программы захотелось… Отобедать сельскими разносолами… Вот и жуй-глотай. Миссионеры из фанеры… Если уж кротость голубя тебе не даётся, то хотя бы мудрость змия… впрочем, какой из тебя змий? Слизняк… улитка… на склоне не пойми чего…
Он даже про боль забыл. Конечно, её грозовые вспышки раздирали тело, беспорядочные удары накатывались один за другим, их уже невозможно стало различать, казалось, болит сразу всё — от ногтей до дёсен. Но мысли, рваные, зудящие растревоженными осами, донимали сильнее. Конечно, их надо было выкинуть из головы и оставить одну лишь молитву. Но молитва не шла. Не то чтобы ниточку в душе уловить — даже и слова, точно тараканы, слиняли из ума, осталось лишь бессвязное «Господи… удержи… Господи… заслони… вытащи…» И он шептал это разбитыми губами — сложенные крест-накрест ладони ни от чего толком не могли защитить.
А потом накатила горячая тёмная волна, завертела его как спичку в бурлящем дождевом потоке, и понесла вниз, под решётку стока, в одуряюще-багровый подводный мир.
День до последней минуты притворялся удачным. Поднялись ещё до рассвета, чтобы к полудню успеть добраться до Аргимги — деревни близ Огхойи. Использовать утреннюю свежесть надо по максимуму — жара ведь не заставит себя ждать. Последнее дело тащиться по пыльной дороге, более всего смахивающей на раскалённую сковороду.
Дойти-то дойдёшь, пока бурдюки не опустели, но мозги сплавятся и язык можно на шею свесить. Вместо галстука.
Вода у них ещё оставалась, и более того — пронырливый Гармай, которому, разумеется, лень было читать молитвенное правило, порыскал в округе и обнаружил небольшой, но чистый родничок. Резвая струйка выбегала из заботливо сложенной горки камней, и в камнях же терялась спустя несколько метров. Хорошие надо иметь глаза, чтобы заметить такое. А ещё — быть здесь своим, родиться в этой земле.
Пока жара не накинулась, шли бодро. Негромко пели псалмы. У Гармая получалось заметно лучше. Слух абсолютный, и память такая, что раза два-три ему напеть — и заучит не хуже диктофона. Акцент, конечно, никуда не денешь, уж слишком сильно здешняя речь, алгойни, отличается от церковнославянского. Восемнадцать гласных, двадцать три падежа… Что же всё-таки было основой? Академический вопрос, на который нет ответа. Не считать же за ответ ежегодные тонны гипотез, из которых порой произрастают небезынтересные диссертации. Приятно себе польстить. Особенно если в меру. Хеттская версия не хуже других, но ведь и не сильно лучше. А как оно было в действительности… В здешнем котле сплавились десятки, если не сотни языков, и за без малого четыре тысячи лет получилось такое варево… братьям-филологам ещё лет сто поплёвывать с орбиты…
Хороший у Гармая голос, чистый. Хоть и ломаться уже начал, появилась в нём хрипотца, прорывается юношеский басок. Но поёт с энтузиазмом. Правда, мало что понимает. По-настоящему учить его славянскому просто некогда, да и не слишком его тянет учиться. Или это всё до сих пор длится его обида? Но тут уж ничего не поделаешь. По крайней мере, всё ему было сказано честно… …И всё-таки не рассчитали время, дома Аргимги показались уже часа через два после полудня. Добрый кузнец Аориками, описывая путь на Огхойю, явно запутался в днях, великих дюжинах шагов и расположении придорожных деревень. А карту Алан успел уже подзабыть.
Аргимга оказалась, по здешним меркам, весьма приличным селом. Называя её дырой, кузнец сильно преувеличил. Несколько длинных, извилистых улочек, вытекающих из главной площади. Домишек сотни полторы, а посчитать с овчарнями, маслобойнями и прочим хозяйством… До города, конечно, не дотягивает, но, — Алан усмехнулся сравнению, — вполне может называться «посёлком городского типа».
Нельзя сказать, чтобы им особенно удивились. Видать, здешние дороги изрядно истоптаны, путники через Аргимгу ходят часто — на Огхойю, на Хагорбайю… И главное — люди они безобидные, пешие… Нестарый ещё мужчина, по виду — или мелкий торговец, или приказчик солидного городского купца, посланный с поручением. Ну а мальчишку-раба вообще никто в расчёт не возьмёт.
Алан, впрочем, отрекомендовался писцом. Когда они доковыляли до площади, Гармай, углядев колодец, тут же схватил бурдюки и мелкой рысью помчался туда. А к Алану, обессилено опустившемуся прямо на пыльную землю, подобрался любопытный старичок в неописуемого вида рванине. Скучно было старичку.
— Писец я, — доверительно глядя в выцветшие глазки, сообщил Алан. — Хожу по дорогам, помогаю людям. Кому, значит, весточку родным отправить, кому прошение уездному начальнику подать, кому долговую расписку… У меня и разрешительная грамота есть, от канцелярии наместника.
