Виталий Каплан - Чужеземец
Фигура её на миг сверкнула нестерпима ярко, потом дрогнула — и втянулась в белый луч. Миг — и обычный лунный свет заливает каменный пол, и кружится в нём обычная мошкара.
И ещё — холодный пот, и ломит плечо, на которое я неловко опёрлась. Зато уже не сон.
Не было страшно, как после первого сна, а только томила меня грусть. Я сама себе удивлялась, с чего бы? Луну, выходит, пожалела и многочисленную родню её? Так ведь нет их вовсе, придуманы они людьми, и я сейчас не с богиней ночи говорила, а с тем кусочком себя, что живёт где-то глубоко. То ли в мозгу, то ли в сердце — наставник говорил, что люди думают и тем, и тем. Рождается мысль в сердце, и с кровью оттуда поднимается в мозг, а уж там поселяется надолго…
Он кивнул мне, плотнее запахнулся в потёртый плащ, и лунный свет клубился у босых его ног, пыльных и усталых. Волосы, так до конца и не съеденные сединой, свисали до плеч, а глаза смотрели внимательно и сочувственно.
— Да, девочка, досталось тебе… — протянул он негромко.
Я боялась пошевелиться. Вдруг развеется, растает в лунном свете? Сон ли то, видение, или невозможная явь — лишь бы не разрушить. Мне и дышать страшно стало.
— Помнишь, я тебя всегда учил мыслить трезво, — он подошёл ближе, опустился передо мной на корточки и, протянув руку, коснулся прохладной ладонью моего лба.
— Но сейчас, похоже, ты забыла мои уроки. Давай попробуем вместе посмотреть на случившееся. Ты полюбила этих людей, и полюбила самой сильной любовью, той, что рождается в сердце. И это хорошо. Сама понимаешь, совершенно неважно, родные ли они тебе по крови. Ты ради их спасения готова пойти на смертные муки. И это само по себе достойно уважения. Но давай взвесим последствия.
Он убрал руку с моего лба и по старой своей привычке почесал себе за ухом.
— Навредишь ли ты им, если завтра сделаешь вид, будто раскаялась, если принесёшь мраморным болванам жертвы и потопчешь забавную игрушку своего гостя? Смотри, им осталось не более трёх дней пути до цели. Даже если завтра полетит приказ в Сиараман, тамошнему наместнику придётся потратить немало времени, чтобы во все концы выслать ищеек. Вспомни, это же огромный край. «Где-то в предгорьях», — передразнил он. — Там можно лунами искать, годами. А за три дня? Вероятность такая есть, но не более, чем если, скажем, государь захочет уйти с трона, дабы у себя на огороде капусту выращивать. Или, к примеру, чем если дурочка Миумах тайком стихи об устроении мира сочиняет.
Наставник поднялся на ноги, расправил члены и, встав у противоположной стены, опёрся на неё спиной. Странное дело, лунные лучи почти не достигали этой стены, но фигура его светилась так, будто он стоял прямо напротив окошка.
— Я понимаю, — помолчав, усмехнулся он, — ты думаешь о всяких дорожных превратностях. Бывают превратности, нам ли с тобой не знать? Но гляди, у них лошадь, у них четыре полных бурдюка с водой и ещё один с вином. У них хорошая еда, не портящаяся — вяленое мясо да лепёшки. Они пойдут по степи — значит, никому не попадутся на глаза. Тамошние племена в такую жару отгоняют скот к северу. Да, воды они могут не найти. Значит, где-то примерно через седмицу конь падёт и далее они пойдут пешком. К тому времени у них останется два бурдюка.
Если беречь воду в пределах разумного, этого вполне хватит. Ничего, потащат на себе. Ты недооцениваешь их силу. Просто потому, что почти всё время видела Алана израненным, беззащитным. На самом деле он довольно крепкий мужчина. Мальчик тоже очень неплохо развит для своих лет. Ты подумай, прежде чем встретиться с тобой, они не менее года странствовали по землям Высокого Дома. Думаешь, тогда им не приходилось страдать от жары, от жажды, от голода? Не приходилось таскать тяжестей, избегать хищников, ядовитых гадов и опасных людей? К тому же ты послала с ними Гхири, а он умён. Он лучше человека чует близость воды, он быстрее заметит ядовитую змею и загрызёт её. Да, я понимаю, несмотря на все предосторожности, могла случиться беда. Но в этом случае оба уже погибли, давай смотреть правде в лицо. Ты не вернёшь их никакими своими подвигами. Однако это маловероятно. Скорее всего, они прекрасно доберутся до своего укрытия, вызовут с неба лодку и улетят из наших земель.
Слова скреблись у меня в горле, просились на язык, и я с трудом сдерживала себя.
Только бы не разорвать эту хрупкую связь между нами!
А он, похоже, и не нуждался в моих ответах. Он говорил сам — негромко, спокойно и уверенно.
— Теперь посмотри, что будет, если ты найдёшь в себе мужество преклонить колени, изобразить покорность. Крайне сомнительно, что этим ты навредишь своим… Зато вернёшься в Огхойю и продолжишь своё дело — помогать людям. То, в чём мы с тобой и видим смысл нашей жизни. Ты будешь лечить больных, будешь принимать роды, будешь спасать попавших в беду — как старика Иггуси, как вдову Таурмай, как ту девочку из Хайомийи… А когда ума твоего, целебных трав и книг будет недостаточно — тогда ты будешь брать меч, крайнее наше средство. Подумай, скольким ты ещё способна помочь. Тебе пять дюжин, но ты ещё крепка, у тебя нет ни одной серьёзной болезни, ты протянешь долго — дюжину, две… Если же завтра ты сгоришь на костре — кто поможет всем этим людям? К кому они пойдут? Кто их утешит, кто вылечит, кто отдаст им частичку своего сердца? Мы ведь с тобой давно поняли: нельзя жить для себя. Нужно жить для них — слабых людей в безжалостном мире. Этот мир холоден и мёртв, и кто его согреет, кроме нас? Да, мы умрём, и от нас не останется ничего. Нижние Поля — утешение для простых сердец. А мы знаем, что с последним вздохом нас не станет — ни в этом мире, ни в каком другом. Лишь пустота и чёрнота, которых мы уже и не заметим. Но после нас будут другие, такие же, как мы. Ты ведь не единственная моя ученица, и мой наставник Аалагу-тхе был не единственным учеником слепого Гал-Меная… Мы — искорки в жизненной ночи, звёздные птицы. Нас мало, но пока мы есть, мир не окончательно утонул во тьме.
Не гаси же свою звезду, Саумари!
Он замолчал, и я молчала, глядя в его карие — даже в лунном свете было видно, что карие! — глаза. И понимала я, что наставник ждёт ответа. Был у меня ответ, но слишком уж печальный. С трудом я произнесла:
— Наставник, где ты? Если ты жив, то как пришёл сюда, сквозь каменные стены? Ты сам всегда учил меня, что нет никакой магии, что волхвы — искусные обманщики, мастера морочить людей. Но тут мёртвый камень, его не заморочишь. Выходит, ты лгал мне? А если мёртв — откуда пришёл ты? Если есть мир теней, Нижними ли Полями, или как-то иначе называемый — значит, ты опять мне лгал. Ты сейчас говорил, что с последним вздохом не остаётся от нас ничего. И вот ты здесь. Кто же ты? Молчишь? А я знаю. Ты — это я, это память, живущая в моём сознании. Сон придал памяти твою фигуру. Но ты ничего не можешь мне сказать такого, что я сама не сказала бы себе. А уж с собой я как-нибудь разберусь.
