Андрей Ерпылев - Город каменных демонов
— А как же! Они не дураки подраться, как и я. Одна кровь!
— Теперь это орденские земли, и я могу ходатайствовать перед гроссмейстером, чтобы тебе выделили достойный кусок. Так почему бы не этот, Гуго? Только крестьян придется пригнать из других мест. Больно уж эти никчемны.
— Точно! Особенно те, что остались, — фон Гройбинден кивнул на пятерых окровавленных пленных, связанных между собой, которых гнали от домов древками пик кнехты.
— Ладно. Пусть этими займется отец Хильдебрандт, а мы с тобой съездим вон к тому холмику. Сдается мне, что их капище как раз там. Возьми с собой парней и…
— Господь с тобой, Вилли! Думаю, что там мы и вдвоем управимся.
— Как знаешь.
Однако чем ближе рыцари подъезжали к пригорку, на вершине которого рос огромный раскидистый дуб, тем больше им становилось не по себе. Сквозь пелену снова усилившегося дождя было видно, что вокруг узловатого ствола толпятся люди. Много людей. Оружия на виду не было, но их неподвижность вселяла в двух испытанных бойцов некоторую неуверенность.
— Тебе не кажется, что они в доспехах? — спросил Вильгельм, как бы невзначай кладя руку на притороченный к седлу боевой рог — его рев разносился на мили вокруг, и подай рыцарь сигнал, через несколько минут весь отряд был бы тут.
Действительно, неподвижные фигуры поблескивали, словно облаченные в броню.
— Сейчас разберемся, броня это или нет. — Длинный меч Гуго с шипением покинул ножны. — Мой клинок выкован на Рейне, и ему нипочем какая-то варварская броня!
Он пришпорил коня и бесстрашно поскакал навстречу безмолвно ожидавшему врагу. Фон Мюльхейму ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, грустно размышляя про себя, что такому превосходному бойцу, как фон Гройбинден, не хватает всего чуть-чуть: мозгов под льняной гривой волос…
— Смотри-ка! — Гуго остановил коня, не доезжая нескольких десятков локтей до крайнего воина, даже не подумавшего обнажить клинок. — Они неживые!
Воинство действительно оказалось изваянным из камня, да так точно, что даже вблизи нельзя было отделаться от мысли, что перед тобой живые люди. Вон бородач в шлеме с полумаской сурово нахмурил брови, положив огромные узловатые ладони на рукоять боевого топора, вон юноша наполовину вытянул из ножен меч… Некоторые были серы, как валуны, в изобилии встречавшиеся в этом диком краю, большинство — черны как смола.
— Ух, ты! — восхитился Гуго. — Видал я языческие статуи в Константинополе, но чтобы такое… Точь-в-точь люди, а, Вилли! А вот этот громила, — он ткнул кончиком меча в кряжистого ратника со свисающими ниже бритого подбородка усами, — как две капли воды похож на того парня, который чуть-чуть не выпустил мне кишки под этой крепостью с чудным названием… Если бы не Пауль со своим моргенштерном[29] — не видать бы мне больше солнышка! Хотел я ему отрезать уши после боя, да никак не смог найти тело. Там столько наших вперемешку с язычниками полегло — падальщикам год пировать хватит!.. Ну да я сейчас наверстаю!
Перехватив меч поудобнее, рыцарь с хэканьем обрушил тяжелую отточенную сталь на голову каменного воина, с ненавистью сверлящего врага медвежьими глазками из-под лохматых бровей. Хрясь!.. Но добрый клинок отскочил от упрямого язычника, лишь выбив сноп искр да украсившись солидной выщербиной. С рычанием Гуго занес меч снова, но фон Мюльхейм перехватил его руку:
— Только добрый клинок сломаешь! Похоже, что камень, из которого они сделаны, сродни точильному! Даже мое огниво не дает таких искр!
— Вот и пришлем кнехтов с кувалдами, чтобы превратили этот сброд в щебень! Только одного я оставлю себе — вот этого! — фон Гройбинден пнул сапогом упрямого веслава. — Если ты действительно выхлопочешь для меня у Ордена эту землицу — пусть стоит в пиршественной зале замка, наряженный в ливрею моих цветов! А? Хороша выдумка!
— Хороша, хороша… Поехали в деревню, Гуго. Скоро ночь, а мы еще не завершили дела…
* * *Лагерь, разбитый на почтительном расстоянии от догоравших лачуг и обгоревших столбов со скрючившимися телами казненных, вопреки обыкновению, забылся крепким сном после «трудового» дня задолго до полуночи. Даже попойка по случаю завершения очередной кампании получилась какая-то куцая и невеселая — терпкий запах крови и «мясной» дымок, долетавший от тлевших костров, не будил обычного куража. Фон Мюльхейм спал в своем шатре в одиночестве, а Гуго затащил в свой двух местных женщин.
Но повеселиться ему, судя по всему, так и не удалось: не прошло и получаса, как один за другим раздались два диких крика и пьяный рык, требующий от караульных «забрать отсюда эту падаль», тут же сменившийся трубным храпом. Что ж: отец Хильдебрандт наутро отпустит ему и эти грехи. Убивай всех, а Господь сам отличит агнцев от козлищ…
Фон Мюльхейму показалось, что он только что смежил веки, а его уже поднял вопль часового:
— Вставайте! Они идут! К оружию!..
И оборвался на высокой ноте, словно кричавшему заткнули рот. Вильгельму, прошедшему огонь и воду, не нужно было объяснять, что это значит: как был в расстегнутой рубахе, он вскочил с походного тюфяка и одним взмахом меча вспорол парусину палатки с обратной входу стороны. Если его ждут, то ждут у входа — зачем же подыгрывать противнику. А если нет, то потом слуги заштопают — велика важность!
Темный лагерь был наполнен лязгом оружия, возней и утробными вскриками. Даже кострища на месте бывшей деревни язычников почти погасли и ничего не освещали своими красноватыми отблесками.
«Слава Богу, что я спал! — подумал фон Мюльхейм, наскоро совершая крестное знамение и перехватывая меч поудобнее. — Если бы я выскочил в темноту со свету, то еще долго был бы слеп, как филин днем!»
Обогнув шатер, рыцарь с трудом различил первого нападающего: коренастую литую фигуру с чем-то вроде короткой дубинки в руках. Враг стоял вполоборота и не мог видеть широкого замаха…
«Получи! — Призрачно сверкнувший в темноте клинок опустился на основание шеи. — С почином!»
Но поздравлял себя рыцарь рано: меч из доброй вестфальской стали, вместо того чтобы снести вражью голову с плеч, стеклянисто хрустнул, и половинка его с жалобным звоном унеслась куда-то в темноту, оставив хозяина лишь с коротким — дюймов пятнадцать длиной — обломком в руках.
Более того, сноп искр на мгновение осветил неуязвимого противника.
Показалось рыцарю, или он действительно рубил не живого человека, а одну из тех статуй, которые стояли плечом к плечу под дубом, он додумывал уже в лесу, несясь куда глаза глядят прочь от страшного видения и не обращая внимания на мокрые колючие ветки, больно хлещущие по лицу. Вильгельм не боялся никого на белом свете, но порождения ночи лежат уже за гранью таких понятий, как смелость и трусость…
