Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
Вокруг двух загромоздивших улиц экипажей крутилось подозрительно много вооруженных всадников и глазеющих обывателей. Неужто слух о взятии господина посла под стражу успел разлететься по всему городу и объявились безумцы, намеревающиеся отобрать у инквизиции ее законную добычу?
Возле итальянского подворья наоборот, людей словно метлой повымело. Так случается, когда над воротами дома болтается черная тряпка, безмолвно и страшно предупреждающая: «Здесь чума».
С первого взгляда я решил, что господин легат угодил в осаду, но, присмотревшись внимательнее, понял, что преувеличил опасность. Да, его остановили, но не пытались насильно открыть дверцы или причинить какой-то вред. Со второго взгляда я признал человека на вороной лошади, разговаривавшего с высунувшимся из окна кареты отцом Густавом. Пан Сигизмунд фон Валленштейн собственнолично, да еще в сопровождении небольшого, однако грозно выглядевшего отряда городской стражи. Что ему понадобилось от святой инквизиции?
— ...Чехия, если мне не изменяет память, не входит в Папскую область и не уж точно не стала с нынешнего дня вашим личными имением. Впрочем, как и Венеция. Здесь действуют законы императора Рудольфа...
— Над которыми стоят законы Церкви. Надеюсь, этого вы не будете оспаривать, мсье Валленштейн? Кстати, вас не затруднило бы приказать вашим людям освободить дорогу?
Го-осподи всемогущий!.. Не знаю, каким образом, но к господину Валленштейну долетела весточка о последних новостях из венецианского посольства, и он решил вмешаться. Могу заранее предсказать исход: ничего это не даст. Законы мирской власти — одно, а порядки инквизиции — совсем иное.
Смешиваюсь с растущей толпой зевак на тротуаре, пинаю каблуками недовольно всхрапывающую лошадь, пробиваясь ближе. Так и есть, отец Густав громогласно вещает:
— Расследование преступлений против веры есть дело смиренных слуг Божиих и лишь после оглашения приговора уличенные еретики передаются светским исполнителям для надлежащего наказания. Кому-кому, а вам, слуге порядка, надлежит затвердить это покрепче, чем «Отче наш». Извольте разогнать ваш сброд и тогда, может быть, я постараюсь забыть сей прискорбный инцидент. Не портите свою карьеру, mein Herr Валленштейн, ради какого-то...
Еле различимый, по-прежнему неунывающий голос из недр мрачной железной повозки:
— Сигизмунд, это вы? Кажется, я по уши в дерьме, простите за некуртуазность! Заглядывайте как-нибудь в гости, нынче я перебираюсь на хлеба к гостеприимнейшей Клементине! И не стоит обижать монашков, такое уж у них сволочное ремесло!..
Выкрики внезапно оборвались, будто человеку, заточенному в металлический ящик на колесах, поспешно и грубо заткнули рот. Возможно, так и произошло — вряд ли предусмотрительный герр Мюллер оставил Мирандолу без двух-трех сопровождающих. Затрудняюсь представить, как они умещаются в такой тесноте.
Пан Валленштейн, похоже, засомневался, подсчитывая соотношение сил, возможные потери и вероятность навлечь на свою голову гнев папского легата. Последнее могло обернуться чем угодно: от снятия с должности и высылки из Праги до долгого пребывания в неуютной подвальной камере Далиборки.
Конец колебаниям мсье Сигизмунда положил маленький листок бумаги, выпорхнувший из окна кареты и несший на себе распоряжение всесильного Ярослава фон Мартиница. Перечитав его несколько раз, Валленштейн досадливо сплюнул, дернул поводья, разворачивая коня, проорал: «В колонну по два — тронулись!» и увел свою гвардию куда-то вниз по улице. Должно быть, Мирандоле пришлось испытать сильное разочарование.
Карета святых отцов, которой больше ничто не препятствовало, загромыхала дальше, провожаемая не слишком верноподданными взглядами и отчетливо доносившимся до моего слуха нелестными посулами в адрес всех инквизиторов вообще и герра Мюллера в частности. Толпа не спешила расходиться, среди мирных обывателей мелькали черные плащи с белой каймой — преданные молодчики фон Турна, как всегда, находились в центре событий. Между духовным отцом пражских протестантов и венецианским послом, насколько мне известно, не существует особой привязанности и общих дел, однако кто их знает... Если вам непременно хочется учинить бунт, сгодится любой повод. Инквизицию никто не жалует, почему бы не выставить ее в качестве общего врага?
Процессия неспешно ползла вверх по склону холма. Влашская улица, Тржище, то бишь Торговая (когда-нибудь я непременно сломаю язык в попытке научиться хоть отчасти верно выговаривать здешние названия. Вообще в Чехии изрядная путаница с наречиями — в ходу собственно чешский и немецкий, среди аристократии — французский и, как ни странно, латынь), поворот направо по Кармелитской, Малостранская площадь с собором святого Николая, главенствующим над холмами и улицами Малой Страны, ратуша. В углу площади — большое недостроенное здание красно-коричневого мрамора с вычурными колоннами. Ему, наверное, вскоре предстоит стать местом протестантского паломничества. Это Смиржицкий особняк, и не столь давно барон фон Турн именно здесь произнес свою горячую речь о гибнущей родине и необходимости спасения оной, приведшую к вынужденному полету имперских наместников из окон Града. Родина, как ни странно, жива до сих пор, также как и господа Мартиниц со Славатой, а вот его гугенотская светлость Матиас фон Турн нынче не в чести и рискует угодить в преизрядную опалу. Впрочем, ему на это обстоятельство глубоко плевать — без постоянной борьбы, опасностей и врагов его жизнь просто потеряет смысл.
Потянулась длиннющая, как человеческая жизнь или еврейская тоска, Мостецкая, в конце которой поднимались стрельчатые башенки древнего Карлова моста. Внимание общества нас по-прежнему не оставляло: на обочинах сбивались и распадались группки зевак; кто-то, набравшись храбрости, швырнул в сторону кареты святых отцов гнилой тыквой. К сожалению, не попал и предпочел поспешно исчезнуть. Я держался позади общей мрачной кавалькады, пытаясь представить, что сейчас испытывает делла Мирандола, и втайне гадая — хватит ли у кого-нибудь решительности Валленштейна, чтобы попытаться остановить нас?
Пятьсот с небольшим ярдов и шестнадцать арок моста, утыканного статуями святых и покровителей города, благополучно остались позади. Мы перебрались в пределы Старого города — Старо Мяста. Соборы Клементины, храм святого Сальватора и стоящий чуть подальше и ближе к реке святой Клемент — справа, по левую руку — монастырь блаженной Анежки, между ними Кржижовницкая площадь: вымощенное булыжником и заставленное по краям полосатыми торговыми навесами пространство, упирающееся в набережные и башни моста. Остается только взять правее и мы на месте...
