Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — эрбпринц
Он засопел, взглянул на меня с ненавистью и недоверием.
— И что?
— Ваша святая обязанность, — сказал я твердо, — вернуть церковь на истинный путь, пока она не зашла слишком далеко! Церковью рулят люди, они могут ошибаться. Не ошибается только Святое Писание, которое нам оставил Христос. По нему и надо жить.
Он смотрел в упор горящими глазищами, ему даже Папа Римский не указ, понимаю, сам такой. Признает авторитет Ульфилла разве что самого Христа или Моисея, вот в них его и нужно тыкать постоянно мордой.
— Вам, — повторил он с нажимом, — это зачем?
Глава 6
Я помолчал, осторожно подбирая слова, а он наблюдал за моим лицом с такой интенсивностью, что я чувствовал, как его взгляд проникает сквозь мою толстенную лобную кость и высвечивает тайные мысли.
— Можно бы сослаться, — ответил я неспешно, — что во мне столь велико рвение к Господу, но не стану… хотя оно есть, есть. Гораздо важнее для политика и государя то, что если люди ревностны в праведной вере, то они добродетельны в жизни, труде, воспитании детей…
Он нервно дернул щекой.
— А это к чему?
— Государю, — пояснил я, — тогда можно меньше держать городской стражи, можно упразднить тюрьмы и виселицы, а налог взимать самый малый… так как налоги повышаем потому, что многие уклоняются, а за них платят безропотные.
Он сказал резко:
— Это несправедливо!
— Еще как, — согласился я. — Жить по Библии — жить по справедливости. Верно?
Он буркнул:
— Разумеется. Только… при чем тут налоги?
— Если прочесть Библию правильно, — сказал я и добавил чуть льстиво, — как вы сумеете, отец Ульфилла, то там везде ясное и четкое требование работать честно, добросовестно и усердно!.. А наши священники твердят, что Господь наказал изгнанного из рая человека тяжким трудом! Разве это возможно? И потому получается, что любую работу нужно выполнять кое-как, раз это наказание, и поскорее от нее избавляться. А блаженны и достойны рая всякие нищие, бродяги, бездельники, что отлынивают от работы и живут чужим трудом, попрошайничая!
Он смотрел на меня и молчал, но я видел его застывший взгляд и чувствовал, какая мощная работа происходит сейчас с той стороны глазных яблок.
— Даже презираемая коммерция, — сказал я, — должна вестись не ради увеличения личной прибыли, а в качестве добродетельного вида деятельности! Господь поощряет высокое качество товаров и услуг, честное отношение к клиентам и запрещает лживые способы обогащения…
Он проговорил бесстрастно:
— «Не делайте неправды в суде, в мере, весе и в измерении: да будут у вас весы верные, гири верные»…
— Левит, — сказал я, — стих девятнадцатый, верно? А вот это «не должны быть двоякие гири, большие и меньшие… гиря у тебя должна быть точная и правильная… чтоб продлились дни твои на земле, которую Господь Бог твой дает тебе, ибо мерзок перед Господом Богом твоим всякий, делающий неправду».
Он сказал со странным выражением:
— Второзаконие, стих двадцать пятый. Да, там сказано так. Но…
Я прервал:
— А как у нас? Не обманешь — не продашь. От труда не будешь богат, а будешь горбат… и так далее. Наши священники почему-то решили, будто Новый Завет совершенно отменил законы Ветхого Завета, как устаревшие! Да, Иисус Христос — велик, но он не раз повторял, что пришел лишь подтвердить старые законы! Но наша церковь пошла по ложному пути, взяв только некоторые положения Иисуса и сделав вид, что не замечает другие! И таким образом успешнейшие экономические, политические и семейные законы, четко и ясно сформулированные в Библии, были отвергнуты…
Он не сводил с меня пронизывающего взгляда.
— Значит, вам нужен богатый народ, чтобы больше драть налоги?
Я покачал головой.
— Мне нужно, к примеру, сто тысяч золотых в год. Но богатый народ даже не заметит потерю такой мелочи, а вот бедный будет разорен… Разве наши интересы не сходятся?
— Не сходятся, — отрезал он. — И никогда не сойдутся!
— Жаль, — сказал я и поднялся. — Прощайте, отец Ульфилла. Я надеялся, у вас хватит отваги и мужества выступить на защиту Библии от тех, кто в своих низменных целях искажает ее святые заповеди. Я для того и велел печатать Библию, чтобы народ знал правду. А вы, выходит, сами ее видеть не хотите.
Я махнул рукой и пошел к выходу. Проходя мимо последнего стола видел в отражении пузатой чаши с колпаком, как отец Ульфилла вскочил и сделал жест, словно останавливает меня… но слов я не услышал, и, толкнув резко дверь, вышел на свежий воздух.
Во дворе мне бегом подвели Зайчика. Зигфрид поспешно вдел руку по локоть в ремень щита.
— Куда едем?
— В Амальфи! — ответил я громко. — Где Альбрехт?
— Сейчас примчится!
Разворачиваясь к воротам, краем глаза успел видеть, как на втором этаже чуть сдвинулась штора.
Деятельной и буквально кипящей энергией натуре Ульфилла должны быть противны все эти нищие богомольцы, бродящие по святым местам. Это занятие якобы даст им спасение и место на небесах, он слова не скажет против, ибо есть заповедь, что надо жить, аки птицы небесные, что бродят по дорогам да говно клюют, но не думаю, что в душе он с такой глупостью согласен.
Народ эту заповедь принял чересчур охотно; они же вот так, питаясь одним подаянием, чувствуют себя духовно выше и чище тех тружеников, что не разгибают спины на пашне, рубке леса, строительстве домов и вообще на работе.
На самом деле должно быть все наоборот, и нужно было науськать Ульфилла, вовремя ткнув пальцем на нужное место в Библии, где труженики стоят все-таки повыше праздных богомольцев. На этом выстроено все лютеранство, оно же протестанство, вот и начнем эту Реформацию с отца Дитриха и Ульфиллы…
Или с того, кто из них решится первым. Или решится вообще. Ульфилла, как бы ни брызгал ядом в мою сторону, но сейчас, я уверен, перебирает мои слова больше для того, чтобы опровергнуть, но они будут западать в его череп все глубже и глубже, пока он весь не воспламенится яростным огнем, как огромный факел.
Альбрехт и Зигфрид скачут на своих уже слегка усталых конях молча, стараясь не отвлекать лорда от его тяжелых, судя по его виду, мыслей.
Мои мысли от Ульфилла то и дело пытались опасно соскользнуть к Лоралее, но я душил это в себе, опасаясь снова оказаться над пропастью, и когда впереди выросли мрачные башни замка Амальфи, вздохнул с облегчением.
Гунтер, что должен бы отъесться на легких хлебах и отрастить пузо, выбежал навстречу легко, поджарый и с тем же навеки обожженным солнцем, ветрами и морозами лицом.
