Франсуа VI Ларошфуко - Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры
Обзор книги Франсуа VI Ларошфуко - Франсуа де Ларошфуко. Максимы. Блез Паскаль. Мысли. Жан де Лабрюйер. Характеры
Франсуа де Ларошфуко
Максимы
•
Блез Паскаль
Мысли
•
Жан де Лабрюйер
Характеры
Перевод с французского.
Вступительная статья В. Бахмутского.
Французские моралисты
В этой книге собраны сочинения трех великих французских моралистов XVII столетия — Ларошфуко, Паскаля, Лабрюйера, людей разной судьбы, разной социальной среды, разного мировоззрения.
Объединяет их прежде всего сам жанр афоризма, в котором они выразили свою жизненную философию, свои размышления над миром и человеком. Интерес к этому жанру, корни которого уходят в античность, возник во французской литературе еще в середине XVI века. С 1550 по 1660 год было опубликовано свыше шестидесяти сборников моральных изречений. Но все сочинения этого типа еще не были большой литературой — они преследовали прежде всего нравоучительные цели, и только под пером Ларошфуко, Паскаля и Лабрюйера афоризм стал жанром, «в котором отразился, век и современный человек». В духовной жизни Франции он занимал, пожалуй, не менее важное место, чем театр. Что же такое «максима», афоризм как жанр? Первая важнейшая особенность афоризма — способность жить вне контекста, сохраняя при этом всю полноту своего смыслового содержания. Но жить вне контекста — значит быть выключенным из временного потока речи, существовать вне связи с прошлым и будущим, выражать нечто вечно пребывающее. Эта присущая жанру афоризма черта оказалась близкой искусству французского классицизма, для которого эстетической ценностью обладало лишь устойчивое, незыблемое, вечное, то, над чем не властна разрушительная сила времени. При этом вечное и устойчивое мыслилось в классицизме как промежуток времени, изъятый из общего потока и словно бы заключенный в раму, как «остановленное мгновение», запечатлевающее жизнь в ее идеально-прекрасном облике. Такой рамой, останавливающей время, были те непременные двадцать четыре часа, на протяжении которых разыгрывалось действие в классицистской трагедии, Такой рамой был и афоризм.
Не менее важной особенностью афоризма является строгая отточенность стиля, способность в сжатой и изящной форме, в немногих словах сказать многое о многом. Здесь выразилась другая черта классической эстетики: взгляд на произведение искусства не как на естественно возникший организм, а как на нечто созданное человеком, несущее на себе печать его разума и воли. Источником прекрасного почиталась форма, а потому особое значение придавалось артистизму, виртуозному мастерству. Выражая общий взгляд классицизма, Вольтер позднее писал: «Никогда не существовало искусства, которое не ценилось бы сообразно его трудностям. Недаром греки поместили муз на вершину Парнаса, — чтобы добраться до них, надо преодолеть множество препятствий». Только в отточенной форме афоризма, в глазах человека XVII века, мысль становилась явлением искусства, более того — фактом культуры, ибо возвышалась над непосредственной хаотически-неорганизованной стихией жизни.
В основе афоризма у французских моралистов обычно лежит парадокс. Вот характерные примеры.
У Ларошфуко: «Наши добродетели — это чаще всего искусно переряженные пороки».
У Паскаля: «Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками».
У Лабрюйера: «Женщины с легкостью лгут, говоря о своих чувствах, а мужчины с еще большей легкостью говорят правду».
Как известно, любая фраза, даже самая простая, может обладать множеством разных смыслов[1]. Все зависит от контекста, в котором эта фраза произнесена. Контекст как бы подсказывает нам поясняющее «противослово», которое и придает фразе тот, а не другой смысл. Но в афоризме, который представляет законченное целое, противослово или само собой разумеется, и тогда афоризм превращается в тривиальное общее место типа «все люди смертны», или оно дается в самом тексте, как в приведенных выше примерах. Здесь это оправдано парадоксальным поворотом мысли, неожиданными отношениями, возникающими между словом и противословом. В афоризме Ларошфуко слово и противослово тождественны (добродетель равняется пороку); в афоризме Паскаля слово и противослово («праведники» и «грешники») как бы меняются своими значениями, а у Лабрюйера словно бы уравнивается нравственная ценность правды и лжи. Парадоксальная структура афоризма у французских моралистов не только стилистический прием. Парадокс составляет самое сердце их философии, поэтому афоризм и смог стать внутренней формой их мысли.
Сочинения французских моралистов объединяет не только жанр, но и тема. Их волнует проблема человека, тайна его судьбы, загадка его натуры, его место в обществе и мироздании, его добродетели и пороки, стремления и страсти, нравственные поиски и падения, вопросы психологические и социальные. Своим мыслям, наблюдениям над собой и своими современниками французские моралисты стремились придать как можно более широкий, всеобъемлющий смысл. Они искренне верили, что все, о чем они говорят и пишут, является истиной на все времена. Но в этой «универсальной» форме они с разной глубиной выразили лишь истину своего времени и как раз поэтому открыли что-то важное, выходящее и за его границы. Вот почему необходимо ощутить жизненную основу их философии и за «человеком вообще» — героем их сочинений увидеть конкретного человека XVII столетия, с его страданиями, поисками, сомнениями, трагическими противоречиями. Только тогда нам станет внятно живое звучание их произведений. К постижению истины своего времени, а следовательно, и более широкой всечеловеческой истины, каждый из представленных в этой книге французских писателей шел своим особым путем, каждый увидел какую-то грань этой истины и выразил ее в особой оригинальной форме.
1Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) принадлежал к одному из старинных аристократических родов Франции, связанных родственными узами с королевским домом. Детские годы Ларошфуко прошли в провинции Ангумуа, в родовом замке Вертей, а в 1630 году юный принц Марсийяк (это имя до смерти отца как старший сын семейства носил будущий писатель) появляется в Париже. Он втягивается в придворные интриги на стороне королевы Анны Австрийской. «Я был в том возрасте, — писал он впоследствии в «Мемуарах», — когда жадно рвутся к делам необычайным». В его глазах королева была «несчастна» и «гонима», а владычество ее врага, кардинала Ришелье, фактически правившего страной, казалось «вопиющей несправедливостью».
Важнейшее событие в жизни Ларошфуко — его участие в мятеже французских аристократов («фронде»), не желавших подчиняться централизованной власти, — было во многом подготовлено этим периодом его жизни, когда любовные авантюры органически переплетались с политической борьбой; частная и государственная сферы в сознании будущего фрондера еще не обособились друг от друга.
Фронда началась в 1648 году бунтом парижского парламента (высшей судебной инстанции), права которого пытался урезать кардинал Мазарини, преемник Ришелье и продолжатель его дела. Проводимая им политика не только не устраивала старую аристократию, но болезненно сказалась на положении всех слоев французского общества, и прежде всего народа, который страдал от невыносимых налогов, голода, власти интендантов, всякого рода поборов. В стране начались народные восстания, одно из них вспыхнуло и в Пуату, губернатором которого к этому времени стал принц Марсийяк. Выполняя свой «долг», он подавил восстание, но впоследствии признавался, что тяжелое положение крестьян произвело на него необыкновенно тягостное впечатление, вызвало его сочувствие, настолько глубокое, что он готов был оправдать бунтовщиков. («Они жили в такой нищете, что, не скрою, я отнесся к бунту снисходительно».)
Многие представители старой знати поддержали восставший парижский парламент, среди них был и принц Марсийяк. На заседании парламента он прочитал «Апологию принца Марсийяка», в которой пытался обосновать свое право на участие в мятеже. Он не скрывает личных обид и претензий (его заслуги перед Францией и лично перед королевой остались не вознаграждены), но не только это заставило его поднять оружие: «Как бы ни была справедлива терзавшая меня скорбь, первые мои жалобы были вызваны общественными страданиями, и потребовалось объявить кардинала врагом народа, прежде чем я объявил себя его врагом».
Такое смешение личных обид и общественных бедствий важно для понимания позиции Ларошфуко. Он был искренне убежден, что интересы аристократии неотделимы от интересов народа. Сословная монархия, где каждое сословие имело свои права и привилегии, свои обязанности и свободы, регулируемые принципом чести, представлялась ему порождением естественного права, а претензии абсолютизма нарушить этот основанный на вековых обычаях, на неписаных законах порядок — причиной всеобщего бедствия. Так думали и многие другие участники фронды. Непосредственная роль Ларошфуко в развернувшихся событиях была значительной и на первом этапе движения («парламентская фронда»), и особенно на втором («фронда принцев»). Он храбро сражался во главе отрядов мятежников, пока в 1652 году не был тяжело ранен в битве у Сент-Антуанских ворот. Это случилось 2 июля, а 21 октября молодой король Людовик XIV торжественно вступил в Париж.
