Сергей Волков - Стража последнего рубежа
Тамара, плотно закрыв дверь в комнату, включила коммуникатор, набрала номер Мыри и утопила кнопку «Соединить». Некоторое время ничего не происходило, потом в наушниках тягуче зазвучали гудки. Тамара терпеливо ждала, следя за секундной стрелкой на часах. Прошла почти минута, когда наконец она услышала недовольный голос домового:
— На связи.
— «Стрела», я «Колчан», — сказала девушка. — Сообщите местонахождение и уровень выполнения задания.
— Сплю я. Здеся, на базе, — проворчал Мыря. — Задание делается. Слышь, девка, ты нас не тормоши без дела, поняла? А начальнику передай: все будет в ажуре. Отбой.
Растерянно послушав короткие гудки, Тамара отключила коммуникатор, с мстительной улыбкой набрала телефон Чеканина и доложила сонному полковнику, что его главный «спец» спит «здеся, на базе», а «задание делается».
— Душа моя, — ласково сказал ей Чеканин, зевая, — раз все так запущенно, придется тебе съездить на эту самую «базу». Вот прямо утречком. Координаты объекта получишь в информотделе. Поняла?
— Так точно, — убитым голосом ответила Тамара, положила трубку и вслух произнесла: — Инициатива наказуема… Ох и дура же ты, Тома, ох и дура…
Глава одиннадцатая
Кочегарок в Москве уже не осталось. Небо над столицей больше не пятнает черный дым, отовсюду исчезли закопченные трубы, пропали груды угля, и кочегары, мрачные, чумазые личности в брезентовых фартуках, выбравшись из жарких недр своих котельных, не пугают ранних пешеходов вопросом: «А сколько сейчас времени?»
Эпоха кочегарок прошла. Город полностью переведен на центральное отопление, ведомственные котельные демонтированы, и за обогрев школ и детских садиков теперь отвечает целый штат ответственных работников, а не кочегар дядя Гриша, которого в любой момент можно было попросить «поддать жару».
Но сами кочегарки остались. Лишившись дымовых труб, с заваренными или заложенными кирпичом угольными бункерами, они превратились в подсобные помещения, кладовки, склады, мастерские для сегодняшнего поколения коммунальщиков. Однако никуда не делись, стоят в них чугунные котлы и топки, иной раз забитые всяким мусором, а по большей части целые и вполне годные к работе.
В одной из таких кочегарок, ставшей складом местного РЭУ, в пустом, покрытом изнутри слоями накипи, но сухом, теплом котле и поселилась поредевшая ватага матухи Вошицы. Старый, еще государя-императора Николая Александровича помнивший доходный дом, угрюмо нависающий над кварталами еще более древних особняков в районе Таганки, приютил незнатей, и никто из нынешних жильцов, скороспелых «аристократов», порождений мутных девяностых годов, не догадывался, с какими созданиями рядом им приходится жить.
После памятного боя с ведьмачкой Рыбихой незнатям пришлось туго. Давло чаровным огнем обожгло голову, и торопень сильно занедужил. Гороху сундук с отпорами упал на ногу, и теперь овинник скакал на деревяшке, костеря всех личеней скопом, а чаровников и чаровниц в особенности. Матуха пострадала меньше ватажников, ей лишь опалило перья, но неожиданный «подарок» от шипуляка, оказавшегося полуверком, потеря сотни уже, казалось, бывших в руках отпоров, а главное — перевернувшийся на лестнице во время бегства из квартиры проклятой Рыбихи сундук сильно испортили и без того тяжелый характер Вошицы. И более всех от нее теперь доставалось единственному практически не пострадавшему незнатю — Двум Вершкам.
Целыми днями напролет матуха перебирала сохранившиеся ключи, которых осталось меньше половины, и ругмя ругала росстаника, обвиняя его во всех бедах, свалившихся на ватагу.
— Лупень ты беспутный, шаромыга криволапая! Нет чтобы плечо подставить, подмочь, гнидское отродье! Где теперь отпоры брать, а? Сколько трудов, сколько ночей бессонных — все прахом пошло. Ой, головушка моя горемычная, ой, долюшка моя скорбная, — завывала матуха, а Горох и верный Давло вторили ей, один — мотая обожженной головой, обмазанной зельем из крысиного помета, другой — скача на костыле по дну котла.
Личеням, что приходили на склад, эти протяжные вопли и странный стук казались гудежом в старых трубах, и коммунальщики со страхом поглядывали на ржавый котел в углу бывшей кочегарки. Столько лет простояла система отопления дома сухой, и вот поди ж ты — ожила, запела.
— Не иначе нечисть какая-то у нас завелась, — высказался как-то прораб. — Ломать надо эту рухлядь. Вон сколько места занимает.
Коллеги его, приканчивая вторую бутылку белой, согласно кивали нестрижеными головами, прекрасно понимая — никто ничего ломать не будет, у РЭУ лишних финансов нет, да и нелишние все расписаны на год вперед.
Два Вершка отмалчивался. Он мог бы возразить матухе и остальным — большую часть хранившихся в сундуке отпоров добыли они с Куканом, но где сейчас брат-заводник? В Ныевой пади. А почему? Много брал на себя, борзел не по делу. «Нет, — говорил себе Два Вершка, — лучше уж я рот на замке подержу. Так вернее будет, да и спокойнее. Матуха погорюет да и отойдет. И все как прежде пойдет — на промысел бегать станем, личеней щипать, отпоры копить. Жизнь не кончилась — и ладно».
Но «как прежде» — не вышло. На второй седмице, как поселились ватажники в кочегарке, явился по их души гость незваный, да такой, что хуже и придумать нельзя, — Кощев посланник, задушник из ближнего круга повелителя московских незнатей.
День был — как все другие, тяжкий. Ватажники только-только перекусили что Ный послал да проворные руки Двух Вершков с соседней помойки принесли. Матуха, ковыряя щепкой в зубах, привычно уже поносила росстаника. Давло и Горох при тусклом свете масляной коптилки играли в зернь, кидая черные самосдельные кости.
— Не свисти — добра не будет, — буркнул Давло, которому не фартило.
— Это ж ты свистишь! — удивленно вскинулся Горох, шевеля длинными усами. — Нет, незнати честные, вы гляньте, что делается! Сам свистит — и меня ж попрекает! У-у-у, обговорник!
— Да я ни вполгубы не свистел! — зарычал Давло.
Матуха повернула голову, каркнула:
— Эй, свистуны! Ну-ка тихо! Я разбирать не буду — обоих огрею!
И тут в котле зазвучал еще один голос, незнакомый, жуткий:
— Это я с-с-свищ-щу. Вс-с-сегда с-с-свищ-щу…
И в трубе, что выводила из котла в подвал дома, появилась вытянутая голова, вполне себе человеческая, с носом, ртом, лбом и подбородком. Вот только глаза были змеиные, с вертикальным зрачком, да между тонких губ метался черным огоньком раздвоенный гадючий язык.
Незнати замерли, а следом за головой в их обиталище появилось и тело — чешуйчатое, гладкое, оно тихо шелестело, свиваясь блестящими кольцами.
