Алина Лис - Изнанка гордыни
— Вроде размер вашего братца. Пусть прикроет срам, дитя природы.
Я одевала Риккардо, уговаривая повернуться и просунуть руки в рукава, как маленького, Элвин вязал узлы и вслух рассуждал какова вероятность, что мой брат хоть что-то соображает после одиннадцати лет заключения в теле птицы. Небо над головой медленно наливалось голубым.
Мага отчего-то очень забавляло, что все происходит в храме, и он цитировал священные Заветы к месту и не к месту, целыми кусками. Помню, как сердило это меня, но я решила не вступать в перепалку.
Когда мы оба закончили, я спросила, что делать с пленниками. Он подмигнул:
— Не волнуйтесь, сеньорита. Собираюсь как следует позаботиться о заблудших душах. Да и про тела не забуду.
Как раз после этих слов я заволновалась. Потребовала, чтобы все мы немедленно направились в Кастелло ди Нава. Он в ответ как всегда лениво насмешничал, а я все больше заводилась…
Спор разрешил приход святого отца. Тогда северянин, наконец, и признался, что тайно действует по поручению храма.
Это напугало меня. Официя храмовых дознавателей славилась нетерпимостью к служителям Черной, переходящей в запредельную жестокость. Я не хотела, чтобы брата сожгли на костре после долгих пыток и начала еще усерднее настаивать, на передаче решения герцогу. Он, как господин этих мест, имел право карать и миловать.
Святой отец неожиданно поддержал мой призыв. Помню странную досаду, смешанную с уважением, во взгляде Элвина. И слова, застрявшие отравленной иглой:
— Как вы полагаете, сеньорита, отчего истинные адепты Хаоса такие уроды? Да потому, что их внешняя оболочка соответствует сути. Думаете, это Черной нужны кровь и муки? Черной плевать. Просто чтобы стать вратами Хаоса, надо сперва уничтожить в себе все человеческое. Служение Таре, истинное служение, которым занимался ваш братец, — дорога без возврата. Рано или поздно он закончит так же, как его матушка. Чудовищем.
Я смотрю в несчастное лицо своего брата и не вижу чудовища. Он действительно ни в чем не виноват — жертва беспредельной материнской любви и такого же беспредельного эгоизма. Я способна понять его, как никто другой.
Я принимаю решение.
Замок плохо смазан, и ключ заедает, открыть получается не с первого раза. Распахиваю дверь. Джованни не торопится выходить из камеры, словно боится поверить в близость свободы.
Протягиваю ему плащ:
— Завернись и скрой лицо. Пошли, у нас мало времени.
В спину нам летят крики. Пленники проклинают и умоляют открыть двери, но мы не оборачиваемся.
За стенами замка ждет оседланная лошадь. Солнце в зените, ни облачка на темно-синей лазури небес. Безмятежная осень Вилесских предгорий.
Я отдаю брату кошель с деньгами. Тот далеко не так увесист, как хотелось бы, но это все, что у меня есть. Подумав, снимаю сережки. Золото можно продать.
Он пытается вернуть мне украшения:
— Не надо.
— Нет, возьми. Обещай, что уедешь далеко-далеко. Туда, где тебя не найдут дознаватели. И что никогда больше не подойдешь на полет стрелы к служителям Черной.
Он обнимает меня, прижимается щекой к щеке. Шепот на ухо:
— Обещаю. Береги себя, Фран. И… держись подальше от Элвина Эйстера.
— Это еще почему? — мне совсем не хочется следовать этому совету.
Брат вздрагивает, выпускает меня из объятий:
— Не знаю. Просто предчувствие.
— Не ревнуй, — я улыбаюсь. — Он мне совсем не нравится.
Брат запрыгивает в седло.
— Прощай, Фран, — тихо говорит он и пришпоривает лошадь.
Я смотрю ему вслед, до тех пор, пока мир вокруг не растворяется в потоке горячих, соленых капель.
Intermedius
Уго
Он потянулся и с отвращением сел на грязном тюфяке. Почесал укус блохи. Из отхожего угла пахнуло нечистотами, и Уго скривился. В давящей тишине подземелья хорошо было слышно, как в соседней камере на таком же тюфяке стонет и ворочается Альберто.
После того, как сукин сын Джованни Вимано сбежал, Уго со злости избил соседа.
Он давно мечтал это сделать. Выскочка и нытик Альберто бесил до желания пустить ему кровавые сопли еще в университете.
Драка вышла недолгой, и закончить Уго не дали. Как только прознали? Прибежало два мордоворота из числа особо преданных герцогу воинов. Сунули несколько раз Уго кулаком в лицо и под дых, оттащили сокамерника, и теперь Альберто занимал бывшее узилище Джованни.
При мысли об ублюдочном сыночке посвященной ладони сами собой сжались в кулаки. Джованни всегда был самым хитрым из них. Уго слушал, как тот вешал лапшу на уши этой тупой высокомерной стерве — своей сестре и все думал — вмешаться или не вмешаться? Промолчал. Надеялся, что Вимано не оставит соратников в беде. Что ему стоило оглушить Франческу, когда она открыла камеру и выпустить всех? Проклятый ублюдок!
Уго очень надеялся, что герцог от души высечет потаскуху. Так, чтобы стерва еще долго не смогла сидеть.
Все в вокруг вызывало омерзение, все бесило. Темнота, сырость, духота, нытье Орландо и Альберто. И, особенно, полная неизвестность, что будет дальше.
Уго жалел, что избил Альберто бездумно, для удовольствия. Да, у него здесь не было ни свечей, ни ножа, ни ритуальной одежды. И он никогда не делал это в одиночку. И все же можно было попробовать воззвать к Хозяйке. Тогда ему бы не стали препятствием ни двери, ни засовы. Тогда Уго разнес бы Кастелло ди Нава по камушку.
Он знал, почему не сделал это. Слишком живо было воспоминание о том, во что превратилась посвященная.
Страшно стать таким.
И еще видел, как ставшую сосудом предначальной стихии жрицу смог остановить обычный маг. Это шло вразрез со всем, чему учили Уго в Ордене.
Ничто не способно противостоять Предначальному Хаосу. Но Элвин Эйстер смог.
Неужели такова сила храма? А как же откровения гофмаршала о том, что боги мертвы?
Не было никаких шагов. Уго бы их услышал. Он все время прислушивался, ловил звуки, ждал вестей — добрых или дурных. Что угодно, лишь бы не каменный мешок, темнота и нытье соседей.
Но шагов не было. Просто в камере враз стало светло, словно снаружи зажглось с десяток факелов. Через окошко легли теплые блики, осветили убожество и грязь вокруг. Уго приник к решетке, ухватившись руками за прутья.
Поначалу свет заставил болезненно сощурить глаза. А затем Уго услышал хорошо знакомый ненавистный голос:
— Доброй ночи, друзья. Как вам гостеприимство герцога?
Северянин стоял посреди комнаты. Над его головой повис шар света — настолько ослепительно-яркого, что на него, прямо как на солнце, невозможно было смотреть, не щурясь.
