Наталия Белкина - Сердце-океан
— Я исполню старинную балладу, которая называется "Легенда о гордой и бесстрашной птице Дилей".
Даже я стала волноваться за то, что Агриппа попадет впросак со своей "гордой и бесстрашной птицей" и не дай бог наведет на Марка ненужные подозрения. Уже одно только название старинной баллады не предвещало ничего хорошего для ортодоксальных умов убежденных рабовладельцев.
В полной и недоуменной тишине Агриппа подошел к музыкантам и дал несколько наставлений, отобрав при этом у одного из них инструмент, напоминающий арфу. Бывало вечерами все несвободные обитатели Леранья-Рес собирались вокруг него, когда он выходил с этим инструментом на подворье. Напевным речитативом сказителя он исполнял старинные грустные или героические баллады, каждая из которых была едва ли не подлинной поэмой. И вот теперь он собирался продемонстрировать свое искусство знатным господам.
Старик расположился посредине зала у небольшого искусственного водоема, в котором, поблескивая спинами, плавали крупные рыбы. Он присел на край бассейна, картинно закатил глаза и провел костлявой ладонью по струнам. Зазвучала незамысловатая мелодия, которую сразу же постарались уловить и остальные инструменты, а за ней — стихи, сливающиеся в монотонное, почти храмовое, пение.
Над зеленым ковром океана,
Над простором широких полей
Высоко над землею летала
Белокрылая птица Дилей.
Арагун там горел над лагуной
Всех светил среди ночи светлей.
Но белее лучей Арагуна
Были белые крылья Дилей.
И разгневанный голос раздался,
Над волнами сурово гремя:
"Как посмела ты в небо подняться
И гореть в небе ярче меня?!
Никому не дается свобода.
Никому не даруется жизнь.
Улетай с моего небосвода
И сейчас же на землю спустись!"
Но Дилей снова после заката
Продолжала над морем кружить.
Не летать невозможно крылатым.
Не летать — это значит не жить.
Не хотела Дилей покориться
И разгневала Цезаря лун.
И свободную, гордую птицу
Погубить захотел Арагун.
Он расставил волшебные сети
И послал своих лучших ловцов.
И Дилей, тех сетей не заметив,
Оказалась в руках подлецов.
Выли волны, кипела стихия.
Арагун лишь довольный взирал,
Как прекрасные белые крылья
Бились в черных решетках меж скал.
Лица гостей постепенно вытягивались, они бесспорно начали чувствовать себя неловко. Более неуместного выступления, наверное, им не приходилось еще слышать в своем кругу. И эти слова исходили не из поганого рта какого-то бродячего комедианта — унчитос или странствующего певца сказителя, а из уст равного им по положению, хоть и сумасшедшего гражданина. Марк смотрел на своего отца исподлобья, и выражение лица его было суровым. Я понимала против кого сейчас была направлена его решительная суровость. Не мог же он сердиться на своего бедного, умалишенного отца, когда становилось совершенно очевидным то, под чьим пагубным влиянием он находился. И снова тучи над тобой, Скубилар! А Агриппа, довольный видимо производимым впечатлением, продолжал распевать еще воодушевленней:
Ни мгновенья покоя не знала
В заточении птица Дилей.
Только камни, где клетка стояла
День за днем становились алей.
Перед этим отчаяньем сильным
Расступилась темница ее,
Но взлететь переломанным крыльям
Было больше не суждено.
Только в небе таком необъятном
Можно вечно свободною быть.
Не летать невозможно крылатым,
Не летать — это значит не жить.
И последние силы сбирая,
Отползая от клетки своей,
Соскользнула с высокого края
И разбилась о камни Дилей.
За высокой грядой Онукана,
Где песчаная дремлет коса,
Над зеленым ковром океана
Арагун всех светлей в небесах.
А у скал расцветает бессмертник.
Среди белых полночных огней
Лепестки его алые светят,
Как кровавые крылья Дилей.
Последний куплет он спел с таким эмоциональным подъемом, словно оглашал пророчество. И лицо его при этом горело каким-то безумным воодушевлением, и даже спустя несколько минут после конечного аккорда в зале продолжала стоять тишина.
Первым очнулся Марк. Он несколько раз осторожно хлопнул в ладони и едва заставил себя сказать:
— Прекрасное исполнение, отец.
Вслед за этой неуверенной репликой последовало несколько таких же нерешительных одобрений и разрозненных хлопков. Агриппа поклонился, торжественно поднялся с края бассейна и победно взглянул на меня. Его даже нисколько не смутили ни мой убитый вид, ни растерянность его сына, ни недвусмысленные перешептывания гостей. Он просто ликовал, видя, что произвел впечатление, и ему не важно было — какое именно. Наверное он уже предвкушал скорый полет на той самой белокрылой птице. Бедный, глупый Агриппа…
— Однако, любезный Марк, мы не только не ушли от неприятной Вам темы, но еще больше к ней подступили, — сказал кто-то из гостей.
— Мне кажется, Ваш отец весьма проникся судьбой своей подопечной, — добавил другой.
— Нельзя допустить, чтоб чернь строптивую дэшу превращала в героиню своих легенд и проводила какие-то аналогии, — произнес недовольным тоном третий.
Тут только до меня дошло, для кого была спета эта песня и кто — та несчастная птица, разбившаяся о камни. Что за судьбу ты напророчил мне, Агриппа?
Я снова, совершенно не желая того, привлекла к себе общее внимание. Старик подошел ко мне и жестом велел подняться. Мне пришлось подчиниться, ведь здесь я не могла вести себя с ним так же, как наедине.
— Я горжусь тем, что знаком с настоящей бигару, для которой свобода — есть главная ценность в жизни! — высокопарно изрек он, а мог бы сразу воткнуть мне нож под сердце. Тогда я почувствовала бы себя гораздо лучше.
— Отец! — не выдержал Марк. Он даже поднялся со своего ложа и подошел к нам. — Она рабыня, и у нее не должно быть никаких мыслей вовсе, кроме той, как лучше выполнять приказы хозяина. Если же, как ты говоришь, Скубилар мечтает сбежать, то я должен буду принять меры.
Мудрый старик вдруг сделал неожиданный маневр. Он схватил меня за плечи и резко поставил между собой и сыном, то ли прячась за меня, то ли выставляя на показ. Я впервые оказалась так близко к Марку и непроизвольно сжалась комком. Он видимо тоже не ожидал ничего подобного и несколько растерялся, недоумевая и поражаясь отцовской выходке.
— Ты можешь посадить ее в клетку, как птицу Дилей! Но тебе никогда не сломить ее гордого нрава! — выкрикнул Агриппа, сотрясая меня как плодовое дерево.
— Гордость своего нрава она уже продемонстрировала сегодня, — почти миролюбиво сказал Сагдор, желая успокоить отца. — Мы все посмотрели и оценили, а теперь не хочешь ли ты проводить ее отсюда?
— Ты не станешь наказывать ее? — с непонятной то ли настороженной, то ли разочарованной интонацией поинтересовался старик, которого я уже почти ненавидела.
Марк взглянул на меня. Какая к черту гордыня? Вид у меня был жалкий и растерянный. Мне хотелось поскорей слинять с этой проклятой хозяйской вечеринки, на которой я стала основной темой для обсуждения.
— Почему бы тебе не спросить саму девушку? — спросил какой-то гость, чей голос еще не раздавался при мне. — Хочет ли она на самом деле сбежать?
— Да, действительно, — поддержал его кто-то еще, — пусть скажет сама.
— Так что? — был задан твердый вопрос.
— Сбегать я вовсе не собираюсь, — отчаянно выкрикнула я, радуясь хоть какой-то возможности защититься. — Клянусь всеми богами, я не сбегу! Можно мне уйти?
— Не сбежишь? — удивился Агриппа.
— Конечно, нет! — повернулась я к нему и сделала страшные глаза. — Отсюда невозможно сбежать. Можно только улететь, но я к несчастью — не птица!
— А-а, — понимающе кивнул идиот Агриппа.
Я снова обернулась на Марка:
— Позвольте мне уйти, прошу вас!
— Не пришлось бы мне пожалеть о том, что я оставил тебя тогда в живых, Скубилар, — сказал он очень тихо и наклонив ко мне голову так, чтоб этого не могли услышать его гости. — Ты оказываешь очень дурное влияние на моего отца. И как только тебе удается это?
— Я этого вовсе не хочу!
— Чего же ты хочешь?
