Галина Ли - Своя дорога
Между тем отшельник решительно прошел к кадке, зачерпнул ковшом воды, отпил половину, а остаток вылил себе на голову.
Освежившись таки образом, он присел рядом с сирин, отнял от шеи платок, присмотрелся и помрачнел.
Я его понимал. Гиана успела насосаться крови, а это значило, что не пройдет и пяти дней, как из мертвого чрева в ее логове вылезут маленькие кровожадные детки. И тогда жить в этих местах станет еще сложнее, потому что в отличие от родительницы, они не знают слова «осторожность» и кидаются на живых при первой возможности, затаиваясь от солнечного света в укромных уголках.
А это в свою очередь говорит о том, что каждый день, выходя на порог, Унн будет вынужден озираться, ожидая нападения из травы мелкой, но очень зубастой личинки гианы.
Тьфу! Видел я однажды эту тварь… Вот уж гадость неописуемая.
— Придется искать ее логово, — вздохнул отшельник, потом глянул на меня исподлобья и спросил, — Поможешь?
— Конечно, Унн.
Какой разговор, неприятность произошла по нашей вине, значит, мне и отвечать. Не этих же отправлять к упырю, они там навоюют.
— Вот и хорошо, — повеселел мужчина.
Его круглое, упитанное лицо, расплылось в улыбке, хитрые глаза утонули в складочках жира, и Унн добродушно поинтересовался:
— Ну хоть покормите то хозяина?
Глава 15
Темная жареная ножка фазана, тушеного в горшке с незнакомыми, но если судить по аромату, очень даже съедобными корешками, луком и мелким, как горох, картофелем, исчезла в лоснящихся жиром устах за один прием.
За ней последовало еще три четверти фазана.
Кролика Унн своим вниманием тоже не обошел.
Вскоре перед его тарелкой выросла приличная груда обглоданных костей.
Почему, спрашивается, наш гостеприимный хозяин сам не охотится? Ведь кушать мясцо он очень любит.
Этот вопрос всплывал в моей голове каждый раз, когда я смотрел, как Унн уписывает добытую другими дичь. После его зубов на костях не оставалось не то что мяса, а даже хрящей. Предложи такие объедки собаке, она бы обиделась.
Жил Унн исключительно собирательством, правда, иногда ставил сети и ловил рыбу. Необходимые мелочи и одежду ему приносили искатели приключений, вроде меня. Сам отшельник, насколько я знаю, границу Пустоши не переходил вот уже лет… восемнадцать.
Наше знакомство состоялось, когда мне исполнилось четырнадцать, и я осмелел настолько, что на спор вызвался углубиться в проклятые земли на два дня пути.
Про руины святилища я уже знал и первую ночь провел в относительном спокойствии, хотя от страха почти не спал.
Дальше судьба решила взять все в свои руки и свела меня с отшельником. Он возился на берегу ручья, выкапывая себе на десерт сладкие корни аира.
Увидев меня, Унн так удивился, что даже не стал хвататься за дубину. А уж как изумился перепуганный мальчишка… И обрадовался.
У хозяина избушки было, где укрыться на ночь, у меня — тушка куропатки, так что обмен вышел равнозначный, к взаимному удовольствию.
Делать в то время постное, ничего не выражающее лицо я еще не умел, и Унну понравилась наивная искренность нового знакомого, а меня впечатлила отвага отшельника. По молодости лет мне казалось, что жить в одиночестве в подобном месте могут только невероятно храбрые люди.
Потом, через много лет пришло понимание — не в храбрости дело. То есть и в ней, конечно, но не она главная причина одиночества. Просто этот здоровенный, как медведь, мужик — беглец. Такой же, как и все, кто живет в этих местах.
Я, конечно, имею в виду людей.
С первого взгляда на Унна могло показаться, что он простоват и недалек. Однако это настолько расходилось с истиной, что заблуждающиеся на его счет недобрые гости пару раз оказывались на ночь глядя за порогом. Один раз Унн внял мольбам и пустил провинившихся обратно, а в другой раз — нет.
Отшельник жил упорядоченно, по своим законам. Самые главные он считал своим долгом огласить вслух при первом знакомстве, остальные всплывали в процессе общения. Было их великое множество, и самый простой — есть молча.
Вот и сейчас над столом повисла тишина, нарушаемая только громким чавканьем хозяина. Кем бы ни был в прошлой жизни отшельник, одно ясно — он рос не во дворцах.
Я всегда играл по его правилам, Танита пока явно не знала, как себя вести и рта не раскрывала, Морра — сами знаете, человеческой речью вовсе не владела. Агаи, хвала Ирие, крепко спал.
Наконец отшельник насытился, переполз со стула на лавку и доброжелательно потребовал:
— Ну рассказывай.
Его маленькие, обрамленные редкими и короткими ресницами, глазки моргнули, в предвкушении новостей из Большого мира (так он сам называл все то, что лежало за пределами Пустоши).
— А вы все спать! — бесцеремонно отправил в постель рош-мах и девочку.
Оборотень возражать не стала, только чувственно улыбнулась, вызывающе распрямила плечи, выставив вперед грудь, и медленно поправила сползшую с плеча сорочку.
Ох, не живется ей спокойно, опять за старое принялась! Наверно дня через три придется Агаи новую порцию зелья варить.
Кокетство впечатление произвело, но совсем не то, на которое рассчитывала красавица: лицо отшельника помрачнело, на лоб набежали хмурые складки, брови встопорщились, как у ежа, и он одарил Таниту недобрым взглядом.
Хорошо, что у меня ноги длинные, и я смог дотянуться под столом до колена рош-мах и пнуть.
Сообразительная девчонка воспитательную меру поняла правильно и скромно уткнулась взглядом в тарелку.
— Где ты нас разместишь? — как ни в чем не бывало спросил я у хозяина.
— Они все на нары, а ты на полу, — все еще сердито отозвался отшельник.
— Еще чего, — усмехнулся я, — На полу ляжет она. — Кивнул головой на рош-мах.
Ей в другой ипостаси это все равно сподручнее, а хозяину — приятно.
Танита скривилась, но возражать не стала, видно поняла, что женщины у владетеля избушки не в фаворе.
Такое решение отшельника успокоило. Он рассмеялся, подмигнул мне ярко-голубым глазом и прошелся по всему женскому роду парой ехидных шуточек. Оборотень проглотила и это, чем окончательно примирила Унна со своей персоной.
Что-то не срослось у хозяина с дамами в прошлой жизни. Может, он из-за них стал изгоем?
Унн прикрутил фитильки светильников, но до конца тушить не стал. Оно и понятно, свет лишним в этих местах не бывает.
— Ночь нынче беспокойная будет, — задумчиво сказал отшельник, вытаскивая из ниши рядом с очагом маленький бочонок с наливкой.
— Последний, из прошлогоднего урожая, — любовно огладил приятно булькнувшую тару приятель, поднатужился, втащил пробку и разлил на двоих в кривенькие самодельные кубки.
