Виктор Карасев - Трактирщица
дорога далека. А мне все кажется порой, что меня путь уводит
мой…"
Дик задумался. Конечно, эти неумелые строчки он бы и не
назвал стихами. Но как это объяснить, чтобы при этом не
сгубить слабые еще ростки творчества, не отбить охоту писать и
дальше, но — лучше?
— Ты знаешь, я бывал в тех краях, где алмазы добывают из
земли. Они тогда еще такие вроде бы неказистые! Нужен опытный
глаз и умелые руки гранильщика, чтобы серый камушек стал
восхитительным бриллиантом. Твои стихи пока нуждаются в
огранке, но в них достаточно огня, мыслей и чувств, чтобы
стоило над ними потрудиться. И не бойся — если это к тебе
приходит, значит — будет и дальше! Чем чаще косят траву, тем
сочнее она поднимается, не правда ли?
— Как ты хорошо говоришь! Расскажи еще что-нибудь, Дик!
Неожиданно для себя Найтингейл ощутил прилив откровенности.
Как смотрела на него грозная повелительница этого местечка! Ее
распахнутые по-детски глаза оказались вдруг голубыми и
бездонными, как весеннее небо, и хотелось без конца тонуть в
этих глазах. Пропало ощущение времени, только свечка убывала,
а разговор сплетался изысканным кружевом. И, не сомневаясь в
понимании, Дик начал вспоминать самые задушевные песни и
стихи, те, что — не для всех…
…Пускай — игра… как ни зови,
В ней достается нам по праву
Любовь — отрада… и — отрава…
…Но разве грех искать любви?
Дик взглянул на Тири и оторопел: ее голубые глаза тонули в
слезах, готовых уже вот-вот покатиться вниз.
— Что с тобой? Я… сказал что-то не то?
— Извини… Ты не виноват, все очень хорошо… Только…
Понимаешь, мне сейчас кажется, будто что-то очень хорошее,
светлое и прекрасное, проходит мимо меня… А я так и останусь
здесь, как… в трясине…
И она припала лицом к груди менестреля, уже не сдерживая
рыданий. Дик растерянно обнял ее плечи с желанием укрыть,
защитить ее от горя. Конечно, он понимал ее! Он сразу
почуствовал вопиющее несоответствие между этой личностью и
доставшимся ей местом. Как же здесь тесно должно быть этой
чуткой душе, этой щедрой и страстной натуре!
Дик боялся нарушить хрупкую близость понимания, самое
дорогое, что может быть у двоих людей. Но сердце подсказывало,
что надо делать; и Дик, поражаясь своей святотатственной
смелости, коснулся губами влажной от слез щеки, еще раз -
пониже, и — губы их встретились! Ее губы были сначала
покорными, потом — нежными, потом — страстными…
Все еще пугаясь собственной дерзости, Дик обнял Тири
откровеннее, чем следовало бы. Но услышал только: "А ты
смелый! Мне это нравится"…
А дальше был сон наяву, немая песня, молчаливая музыка
движений и затейливый танец тихих слов… Сколько ни пережил в
своей жизни вечный странник, но разве было, разве могло быть
что-то возвышеннее и прекраснее, чем это понимание с
полуслова, полувзгляда, полуприкосновения; полное слияние душ
и тел…
— Ну как ты узнал, что мне так лучше?
— Я же чувствую тебя, милая…
Он не просто чувствовал ее — был ею, ощущал ее всю, как
часть себя, а себя — как часть ее. Вдохновение — не
рассуждение! Дик уже давно отвык задумываться, что за танец
должны выплясывать его пальцы по ладам и струнам; он просто
знал, какой должна быть его музыка, и не задумываясь творил
эту музыку. И теперь он просто чувствовал, как им стать
музыкой, и так и было, и музыкой было каждое движение, и
музыкой был неудержимый стон наслаждения. И шквалы страсти, и
разливы нежности были великой симфонией Природы, которую они
исполняли без фальши…
— А ты сейчас такой же, как в твоих песнях!
— И в любви и в песнях можно быть только настоящим…
— Я поняла, что всю жизнь ждала только тебя, Дик!
— А я искал только тебя, Тири…
— Ты ведь напишешь мне песню? Только мою, про меня?
— Конечно, да! Еще не знаю, что это будет, но это должно
быть достойно тебя!
А сейчас песней было их единение, прекрасной и нескончаемой
песней. До рассвета не сон, но только наслаждение смыкало их
глаза, и это казалось бесконечным, пока вдруг нескромное
солнце не ворвалось в окошки маленькой комнаты. День обещал
быть солнечным, прекрасным весенним днем, но лучше бы он не
наступал так рано! Тири со счастливым лицом выскользнула из
рук менестреля, прошептав что-то о делах, и Дик хотел бежать
следом, но вдруг то ли заснул, то ли потерял сознание…
Когда солнце стояло уже высоко, он очнулся, еще не в силах
понять, где сон, где явь, что было, а что только пригрезилось?
Но несомненно правдой было то, что мимолетная вроде бы
остановка обернулась редкостным счастьем. Надолго ли? Неужели
сила подлинной любви не поможет ему соединить судьбы Странника
и необычной трактирщицы? Неужели не отпустит его Дорога хотя
бы на несколько дней или недель? Или, может быть, наступил все
же конец его скитаниям?
В таких мыслях Дик долго плавал между сном и явью, то
проваливаясь в череду видений, то возвращаясь в комнатку под
крышей, но наконец пришел в себя окончательно. В комнате вроде
ничего не изменилось, только солнце, хоть и стояло еще высоко,
явно клонилось вниз. А на столике оказался заботливо
приготовленный обед, уже остывший. Дик ощутил прилив здорового
волчьего голода, и прилив сил, и прилив радости… Будь что
будет, а сейчас есть счастье! Есть!
Дик распахнул окно. Весна, весна торжествовала везде! Небо
было все еще безоблачным, и таким же безоблачным казалось
будущее. С твердым намерением не терять ни минуты грядущего
счастья Дик с верной лютней спустился вниз, в зал. Где же еще
можно встретить Хозяйку? Как произойдет новая встреча, будет
она откровенной или придется таиться от любопытствующих?
Мелькнула на миг мысль, что может не все оказаться гладко в
этом мире. Но, хотя бы, есть за что бороться! И даже крысиная
мордочка Гримзи показалась певцу милее, чем вчера, тем более
что приказчик изобразил улыбку, вежливо предлагая эль
"уважаемому мастеру певцу". Дик с благодарностью принял кружку
и прислонился к стойке, неспешно потягивая кисловатое пойло и
окидывая взглядом еще малолюдный зал. В это время испуганно
звякнул колокольчик, и резко распахнулась дверь, впуская
нового гостя.
Вошедший явно был воином, и похоже — наемником. Кожаная
