Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

И все же потребовалось время, чтобы Мара перестала быть ее оковами. Чтобы Яснорада сумела пусть и не сдружиться с девушкой-зимой, что понемногу училась быть человеком, но привыкнуть к ней и к ее присутствию. К пристальному, порой примораживающему к земле взгляду.

На очередном привале Яснорада вернулась к прерванному обряду — все еще непривычному, чуждому. Вплетала в волосы природные навьи дары под немигающим взглядом Мары. Но прежде, во дворце, в нем сквозил лишь равнодушный холод, а теперь в глазах царевны словно бы зажглась искра.

С Баюном свой секрет Яснорада делила по собственной воле. Мара же оказалась лишь случайным свидетелем, и открываться ей она не торопилась. Но навья суть рвалась наружу. Помнила, что такое свобода, и, запертая в человеческом теле, на неволю отзывалась протестом. Яснораду преследовало ощущение, будто ее заточили в тесном коробе — не вздохнуть лишний раз, не пошевелиться. Казалось, даже солнце теперь не грело — кожа не ощущала его тепла. В ноздри не бил запах земли, травы и листьев. Чувства притупились, как если бы она была сейчас не среди навьих просторов, а в Яви, которую поглотил холодный, вездесущий камень. Или в Кащеевом царстве с его мертвым деревом (а то и костью) и мертвой же землей.

Русалий браслет окольцевал запястье. Яснорада укутала кожу серебристой чешуей и, стесняясь Мары, скинула платье. Тело тут же объяло солнечным теплом, ветер заплел золотистые локоны в колоски, а земля обернула ступни корой и превратила в корни.

— Дите ты навье, еще побольше, чем я, — задумчиво сказал Баюн. — Весенний наряд тебе нужен, самой природой созданный. Как у тех луговичков.

— Не умею я шить из зелени, — развеселилась Яснорада.

Русалки Настасьи просили воду, чтобы та выточила отверстия в камнях для будущего браслета. Мог ли лес по просьбе Яснорады что-то подобное сотворить?

— Мара, позволишь мне кое-что попробовать? — вырвалось у нее.

Кащеева дочь сидела напротив, словно изваяние. Стоило Яснораде заговорить, взгляд царевны сосредоточился на ее лице. Но Мара не отвечала — просто ждала.

— Навьи духи говорят — дальше пойдут фермы и огороды. Увидят, что ты зиму шлейфом тянешь за собой, могут и вовсе не пустить. А нам нужно в город.

При мысли о том, чтобы однажды снова где-то осесть, пустить корни, Яснораде становилось и немного печально, и радостно. Но где-то есть люди, которые могут знать что-то о ней, о ее природе. Пока она металась между болотами, лесами, полями и реками, везде находя частицу своей сути, она так и оставалась всюду чужой.

Ничейной.

— Что ты задумала?

— Ничего плохого, — заверила Яснорада Мару.

Учили ли Морана с Кащеем ее доверию? Знала ли царевна, что это такое?

— Твою зиму забирать я не стану, она — твоя суть. Я лишь хочу немного ее… утихомирить. Стужа останется у тебя внутри, но перестанет выплескиваться наружу.

— И воевать с весной, — хмыкнул Баюн. Подошел вперед, заинтересованный — аж усы подрагивали. — Как ты это сделаешь?

— Пока не знаю, — призналась Яснорада. — Навья сила — дар навий — внутри меня, теперь я ощущаю ее постоянно. Но могу ли другим передать?

— Не дар это вовсе, а сущность твоя. Ты же не просишь рун и обрядов, чтобы быть собой? Вот этому тебе и нужно научиться.

— Быть собой? — рассмеялась Яснорада.

— Именно! — поднял коготь Баюн.

Она зажмурилась. И вроде бы просто все, а очень запутанно.

— Если солнце может греть, вода — дарить людям прохладу, почему ты не можешь своей силой кого-то одарить? В тебе и воды достаточно, и солнца, а с ними — леса и земли.

Яснорада улыбнулась краешком губ. И то верно.

— Хорошо, — медленно промолвила Мара. — Если так хочешь… делай.

Удивленная и обрадованная, Яснорада закрыла глаза и потянулась к царевне — не только телом, но и всем своим естеством. Коснулась кончиками пальцев холодной кожи и влила толику своего тепла. Представляла его солнечными искрами, золотистой пыльцой, сверкающими в лучах песчинками.

Кожа Мары не потеряла белизну, но на щеках проступили два пятнышка румянца. А след из инея, что шлейфом тянулся за ней, будто подвенечное платье, истаял.

Внутри Яснорады стало холодней.

— Ты ж погляди, получилось! — восторженно воскликнул Баюн.

Мара радости кота и гордости Яснорады не разделяла. Как и десятки чувств, что для нее, казалось, недоступны вовсе. Благодарить кого-то она не привыкла тоже, а потому лишь кивнула. Однако сделанного Яснораде было достаточно. Теперь они куда меньше привлекут внимания… и куда меньше заведут врагов.

На фермах Нави трудились люди. Обыкновенные люди — золотистокожие и румяные. Никто путников ни о чем не спрашивал, все только смотрели им вслед.

«Интересно, сама Навь им помогает? Напитывать землю влагой, давать силу урожая, возделывать поля?»

Несмотря на всю свою навью суть, Яснорада, стоило только ей оказаться среди людей, почувствовала неожиданное облегчение. Они — а не нечисть — ей все же куда привычней. Не сказать бы только, что родней.

Вскоре они вышли на дорогу, что тянулась прямо к городским воротам. На несколько шагов их опережая, по широкому тракту шла девушка. Яснорада прищурилась. Знакомой ей показались и фигура, и походка — уверенная, бодрая. Она окликнула одинокую путницу, а когда та повернулась, изумленно охнула. Приятное глазу округлое лицо, чуть простоватое и невинное, что всегда отличало ее от прочих невест Полоза…

— Иринка!

Та поморгала, будто не сразу ее вспомнила. А потом радостно ойкнула и расплылась в улыбке. Яснорада ускорила шаг, чтобы с Иринкой поравняться, а сама, пока шла, все вглядывалась в ее лицо. Не было в ней никаких явных перемен. Не то что Настасья, которая отрастила жабры и рыбий хвост. Быть может, чуть больше мудрости появилось в глазах Иринки — смотрела она совсем как-то по-взрослому. Взгляд скользнул по Маре и разом похолодел, будто в нем отозвалась притаившаяся царевнина стужа.

А в руках у Иринки — берестяные свитки. Те самые, из Кащеева дворца — из тех, что читали невесты Полоза или тех, что Морана держала в своей тайной библиотеке.

— Как ты здесь оказалась?

Вопрос этот наверняка волновал обеих, но первой его задала Яснорада. Иринка вздохнула — нелегкий, должно быть, ей предстоял рассказ.

— Поняла я однажды, что Кащеев град мне больше не мил. Моране об этом сказала. Она лицом посерела, но к Вию все же повела. А тот смотрел на меня так, будто заглядывал в душу. Ничего не сказал, что увидел, только спросил: «Хочешь узнать, кто ты?» Я и сказала, что знаю — Иринка я. Он говорит: «Родных своих хочешь найти?» А я и не знала, что у меня есть родные. Захотела, конечно, он и велел выдать мне бересту. А там — вся жизнь моя прошлая. Вся моя история. По ним, говорит, если сильно захочу, родных смогу найти. Я, ясно дело, захотела.

Яснорада никогда не слышала, чтобы Иринка за раз произнесла столько слов, но жадно впитывала каждое.

Выходит, Морана — пускай и царица, но все же подневольная, и Вий над жителями мертвого города имеет куда большую власть. Устанешь от дней, похожих друг на друга как две капли воды — всегда можешь попроситься на волю. Вот только многие ли на это осмелились? Сколько людей Нави пришли из мертвого города?

Столько вопросов, что кружилась голова — как у работяги, наказанного полуденницей.

— Что было потом? — опускаясь на задние лапы, заинтересовался Баюн.

Яснорада чуть не рассмеялась. В кои веки историю рассказывал не Баюн, и ему рассказывали не навьи духи.

— Потом по подземелью Вия я шла. Сбоку земля, над головой земля, и земля под ногами. И тянутся земляные чертоги, и тянутся. Думала, никогда оттуда не выберусь. Долго брела, пока свет не показался. Вышла откуда-то, будто из штольни.

Яснорада удивленно рассмеялась. Неужели Иринка помнила ее рассказы о шахтерах и старателях? Юная невеста Полоза была единственной, кто слушал ее. И единственной, кто не называл странной.

— Обернулась — а штольни уже нет. Гора только гладкая, без просвета. А впереди — дорога. Я и пошла куда глаза глядят, а тут и вы подоспели.