Виктория Шавина - Дорога в небо
Сюрфюс равнодушно созерцал, как розовый лепесток, поднявшись вместе с водой по стене, лениво плавает под потолком. Глава семьи, настойчивый и терпеливый, ждал.
— Нет, Саели, — на манер примерного младшего родича, выговорил полковник. — Не приведу. Ты же не оставляешь мне возможности его найти.
Теперь замолчали оба. Вальзаар первым вышел из задумчивости:
— Ты прав, — согласился он спокойно. — Не оставлю. Ведь, наверняка, ты уже как-то себе объяснил, почему напал на птицу. Ум у тебя изобретательный, — он выдержал паузу, но Сюрфюс всё так же наблюдал за лепестком, ко всему равнодушный. Саели вздохнул: — Трудно с тобой, — негромко пожаловался он, сел за стол. — Никуда больше из резиденции без моего разрешения ты не выйдешь. Никаких писем, никаких гостей.
Глава XIII
Под предлогом извинений Нэрэи утащил Хина назад в клуб, там быстро добрался до танцевальной площадки и больше в течение получаса на летня внимания не обращал. Тот, как ни пытался, не смог затеряться в толпе. Сначала кто-то из добросердечных завсегдатаев взялся обучать его «некоторым па». Вежливых отказов здесь не принимали, а Одезри хватало самообладания не сорваться на грубости. Его спас невесть откуда появившийся Астор. Как оказалось, тот лишь собирался сделать пару ценных замечаний начинающему танцору. Извинения его очень удивили.
— Да, шокирует, — бесцеремонно перебил он. — Так в этом и весь шик!
И дальше Хину пришлось выслушать лекцию о трудной доле контактных танцев в Весне.
— Век назад, когда мой прадед основал этот клуб, — они стояли рядом с площадкой, и Астору приходилось кричать, — такие танцы были запрещены.
— Обмен энергией, — без труда сообразил Хин.
— В основном, — согласился владелец вертепа. — Они запрещены и посейчас, так будет и век спустя, и позже. Деда сие обстоятельство злило, а отец говорил мне: «Что негодовать? Радоваться надо!»
— Запретный плод сладок?
— И не только, — прокричал Астор. — Остаются лишь те, у кого танец в сердце, — он похлопал себя по груди слева. — Самые лучшие. Не в числе дело. Знаете присказку? Если хотите выиграть прыжки в высоту, найдите одного человека, который прыгнет на три айрер, а не троих, прыгающих каждый на одну…
Вдоволь порезвившись в клубе, Нэрэи покинул его, ни с кем не прощаясь. Хин подумал, что с этого создания сталось бы посреди великосветской беседы махнуть рукой: «Надоело!» — и выпрыгнуть в окно.
Улицы всё так же пустовали, по пешеходной площади бесцельно слонялся чем-то удручённый весен в синем халате. Он был так занят своими мыслями, что даже не обронил приветствия.
На остановке самохода Сил'ан огляделся, сделав головой едва ли не полный поворот кругом.
— А где же мой динозавр? — искренне удивился он.
— Ушёл, — просветил Хин. Нэрэи не сводил с него глаз; понимание в них не теплилось: — Я обычно велю ждать. Мысленно. Но у вас здесь многое иначе…
— Нет-нет, наверняка ты прав, — сокрушённо перебило дитя Океана и Лун. — Я недавно выучился ездить верхом. В Осени… — правитель слова вставить не успел, а Сил'ан уже воспрянул духом: — Что ж, нет худа без добра! — бодро возвестил он. — За ящера мне влетит, зато, — вдохновенная пауза и зловещий блеск глаз, — что может быть лучше прогулки в праздничный день?
— В холодный и пасмурный день, — поправил Хин без восторга.
Нэрэи интонацию подметил и тут же предложил — будто вытащил туз из рукава:
— Тогда так. Есть водный путь — для разгрузки наземных транспортных линий. И на шхуну, баржу или что там нам попадётся, я смогу подняться вместе с тобой.
Паруса убрали, но корабль шёл быстро. Мимо проплывали берега, одетые в мрамор; белые балюстрады; купола святилищ, похожие на домики улиток; крытые чешуёй широкие крыши домов; пёстро расписанные высокие постройки и сады, ещё прозрачные, но уже обрызганные яркой синевой едва распустившихся почек. Чистая вода реки, угрюмо-серой подруги неба, текла задумчиво. Пенный след за кормой надолго приковал внимание Хина. Нэрэи нашёл себе другое занятие: он успел очаровать капитана, познакомиться едва ли не со всей командой, и лишь потом бесцеремонно нарушил покой Одезри. Правитель невольно восхитился той лёгкостью, с какой Сил'ан увёл его на нос корабля. Словно сманил чем. А ведь и вправду: чем? Не вспомнишь.
Гибкое создание задорно стучало каблуками по палубе — даже зная, трудно было поверить, что у него нет ног. Магия танца: за каждым движением крылась чувственная сила, которой и Парка могла позавидовать.
— Отличное судно, — не уставая, с непонятной Хину страстью, восхищалось дитя Океана и Лун. — Бригантина. Двигатель — работа жрецов, не подводил ещё ни разу, если не забывали зарядить. Лье-Кьи надо бы сказать при встрече, а то воображает себя самое меньшее аватарой Сайены. Ты знал, что люди дают кораблям имена?
Правитель молчал и старался глядеть под ноги. Нэрэи продолжал болтать, всё так же перескакивая с предмета на предмет: словно из рога изобилия, сыпались любопытные, но, безусловно, лишние сведения. Хин оперся о борт. Качка, едва уловимая, его беспокоила, вдобавок, он не чувствовал пальцев от холода.
Сил'ан сел рядом на перила. Теперь он молчал. Яркие глаза цвета нездешней реки смотрели в низкое небо на парящих птиц или, может быть, одну из мачт.
— Я скоро обледенею, — пожаловался Одезри. — Тебе холодно?
Создание коротко рассмеялось.
— У меня платье хитрое, — сообщило оно. — Посложнее их двигателя. Да и маска не просто так. А иначе я бы, конечно, давно спал. Впрочем, я и так мечтаю понежиться в тепле. Собрать побольше подушек, укрыть их длинношерстной шкурой и устроить там гнездо.
— Уютные мечты, — признал Хин. — Как будто не в твоём духе.
— Сейчас в моём, — заверил Нэрэи. — Я немного устал от… «своего духа».
Лёгкий ветерок, возмущённый движением судна, перебирал роскошные чёрные волосы, овевал ароматом осенних листьев. Сил'ан чуть слышно вздохнул и опустил ресницы.
«Когда высокая трава
Укроет камень надо мной,
Пусть мир причислит в тишине
К почтенной пыли голос мой.
Я не отвечу, не спрошу,
Я не увижу небо дня
И не услышу, как вздыхает
Ветер в мире без меня.
При жизни я даю завет,
Пусть кто-то скажет обо мне:
„Искусству он служил пером,
А вот стыду и страсти — нет“.
Никто? Высокая трава
Склонится, камень осеня.
Пускай не вспомнят обо мне
Все, кто не верили в меня».
Нэрэи чуть покачивал хвостом, каблуками отбивал ритм. Мягкий альт, незнакомый голос, лёгкий, танцевальный напев. Хин не слышал в нём беспокойной, трепещущей жажды, к которой привык.
Жизнь — обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь — обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе».
Дворцовый комплекс окружала каменная ограда высотой семь айрер, яркого пурпурного цвета. Из четырёх ворот были открыты только северные, там несла службу церемониальная стража, одетая так пёстро, что у Хина зарябило в глазах.
Пятиэтажный дворец оперы с синими расписными стенами и жёлтыми изразцовыми крышами был окружён садом папоротников. Зелёных. Единственная дорога, прямая как стрела, вела к невысокой лестнице. Солнце клонилось к закату, медные надписи на гладких колоннах светились рыжим. Из сада доносились сухой шорох и треск, и невольно казалось, что на ступени ложатся не солнечные блики, а отсветы пламени.
Длинная дорога пустовала, тяжёлые пурпурные триумфальные арки высились над ней уснувшими исполинами.
— Ворота памяти, — негромко представил их Нэрэи.
Он пропустил Хина вперёд у лестницы. Массивные двери дворца отворились сами, приглашая в холл, столь неброский по сравнению с внешним великолепием, что он казался посыпанным пеплом. Нэрэи отмахнулся от подошедшего было служителя.
— Зеркальная галерея, — вполголоса поведал Сил'ан.
Каблуки гулко стучали по натёртому каменному полу, в котором, точно в воде, можно было увидеть собственное отражение. Мягко сияли большие хрустальные лампы, свисавшие на цепях. Несмотря на это вокруг царил холодный полумрак. Как сквозняком тянуло в крепости ночью из окон и дверных щелей, так здесь серый призрачный мир глядел из под ног, таился в зеркалах. Заглушённая толстыми стенами, доносилась откуда-то печальная музыка. Старые тусклые портреты прислушивались к ней.
Одезри был рад, когда холл, наконец, остался позади и ярко-пурпурная с медной отделкой лестница поманила наверх. Мягкий ковёр заглушил шаги, таинственная мелодия, напротив, звучала всё ближе.
