Виктория Шавина - Дорога в небо
— Подумать: что? — уточнил правитель.
Нэрэи хмыкнул:
— Ты меня за язык не лови. Многое, — он наклонился, заглядывая Хину в лицо. — Всё ещё хочешь его найти?
Одезри покачал головой:
— Сначала объясни последнее: какая между вами и людьми возможна близость? Я не представляю.
Нэрэи весело рассмеялся:
— Никакая, Хин. Всё возможное ты только что увидел.
— А дочери Основателя?
— Даже из головы выбрось! История отдельная и жуткая.
— А чего тогда так жаждет Астор?
Нэрэи хитро прищурился:
— Я же честно сказал: исполнения фантазий.
Хин поднял голову. Сил'ан развёл руками:
— Хорошо. Представь, что все твои желания — какие угодно, самые невероятные и несбыточные — исполнятся сейчас. Исполнятся совершенно как наяву, ты не сможешь отличить. Но не наяву. Представь, каково это: испытать всё, чего жаждешь. Мне нужно лишь прикоснуться к тебе, и ты сможешь, например, пережить момент славы и триумфа над врагами или заполучить любую женщину, скажем, саму Даэа. И она будет такой, какой ты её представляешь, и так станет ласкать тебя и откликаться на твои ласки, как ты мечтаешь. Ведь не я буду создавать фантазии, я лишь вдохну в них жизнь. Если Астор мечтает обо мне, в его фантазии я стану женщиной, которой он сможет обладать. Такова человеческая природа — вы всюду представляете себя: свои два пола, свою способность чувствовать, манеру мыслить. Ему не стоило бы ждать, он увидит меня с любым из нас. И тебе ради такой цели искать моего родича необязательно.
Одезри улыбнулся:
— Цели у меня другие. А ты не боишься раскрывать секрет?
Нэрэи одарил его шаловливым взглядом, потом с искренним удивлением спросил:
— Чего бояться, Хин? Люди курят дурман, а в Осени — и другие наркотики. Нас там нет, — его тон постепенно сделался серьёзным. — Осены понимают, что веселящая трава губит их, сводит в могилу — по их же выражению. Думаешь, они отказываются от неё из-за этого? О нет, люди ищут наслаждений, этот стимул сильнее даже страха. Мы можем дать им больше, чем любой дурман. Подумай сам, мы — всемогущи. И ничего не берём взамен, даже элементы: находим, повторяем, но не похищаем у вас. И что людей остановит? Выдумай любые ужасы, хоть законом запрети, они всё равно будут пробираться тайно, как те подростки, что умирают от радужного зелья в вонючих притонах.
Сразу за внешней стеной ограды Сюрфюса поджидал один из младших родичей. Хотя в резиденции полковник встречал их повсюду, ему до сих пор странно было сознавать себя старше хоть кого-то в семье. И того удивительнее гадать, был ли сам столь же наивным и робким пятьдесят два года назад.
Родич поклонился, очень нерешительно вздохнул и сообщил так, словно признавал свою вину:
— Кё-а-кьё велел, как ты появишься, сразу проводить в лабораторию.
— Давно ждёт? — полковник насторожился, но виду не подал.
Родич явно не ведал о ценности точного времени:
— Почти с восхода, — наконец, определился он, искоса взглянул на собеседника.
— Боишься меня?
— В вашем поколении течёт кровь Сэф, — не затруднился с ответом юнец.
— Справедливо, — признал Сюрфюс и позволил себя вести.
Не только в крови было дело. Полковник отдавал себе отчёт, что в нём самом весь трепет перед Вальзааром вызывало отнюдь не положение того, а въевшееся осознание: «старше». Насколько старше, если подумать? Сорок четыре года. Всего лишь. Нэрэи вот старших никогда не боялся. Впрочем, боялся ли Нэрэи хоть чего-нибудь? И стоило ли его считать примером для подражания?
Вальзаар точно ответил бы: «Нет».
— Внутренний монолог? — заинтересовался младший родич.
— Не так уж ты и напуган, — заключил Сюрфюс.
Они остановились перед дверью первой лаборатории.
— Храбрости и удачи, — пожелал провожатый. — Он в бешенстве, — с чем повернулся и уплыл прочь, может ещё и улыбнулся про себя.
Полковник подождал, пока останется один, глубоко вдохнул, собираясь с силами. Вальзаар, должно быть, всё узнал — с чего ещё ему беситься и требовать к себе. А вот что он мог сделать — куда более важный вопрос. Исполнить угрозу насчёт армии? Так ведь постарались за него. Отказаться от всякой борьбы за честь родича?
Сюрфюс сделал ещё один вдох. Вины он за собой почти не чувствовал и лишь гадал, какую фразу первой бросит ему в лицо глава семьи. Времени на подготовку шедевра у Вальзаара было в избытке. Мысленный приказ, и дверь бесшумно уехала в стену.
Саели превзошёл все ожидания. На столике перед ним стояло три белых фарфоровых блюда: ваза, полная розовых цветочных лепестков, тарелка с бесцветной тягучей жидкостью и сахарница. Вальзаар держал нежный лепесток двумя острыми ногтями и, словно заправский художник, раскрашивал кисточкой, изредка макая её в жидкость. На пергаменте перед ним лежало уже три ряда розовых лодочек, сверкающих сахаром.
Чаем пахло сильнее обычного. Дверь встала на место. Не отвлекаясь от своего занятия, Саели очень ровно спросил:
— И когда ты собирался мне сказать?
— Чем позже, тем лучше, — честно сознался полковник, понимая, как сильно пожалеет о несвоевременной искренности.
Кисточка с тихим стуком упала на тарелку. Лепесток, кружась, спланировал на воду и поплыл к стене. Вальзаар поднялся.
— Как мне с тобой говорить, чтобы слова проникали? — его взгляд не сулил ничего хорошего.
— Ты не говори, а делай, — Сюрфюс отвернулся.
— Люди нас не судят…
— Да неужели? — взвился полковник. — Те двое посланцев кричали на меня, словно я им ровня. Не позволяй им!
— Напугать до помрачения сознания или искалечить — какое «непозволение» тебе больше по вкусу? — зашипел Вальзаар в ответ. — Каким именно образом мне выразить пренебрежение к военной власти Весны? Ты, я вижу, готов устроить первое в истории судилище, позволить людям решать твою участь. Им — признать тебя виновным?! Ведь нам не выиграть, если б даже я сошёл с ума и выступил против Главнокомандующей. Потребовалось бы втянуть другие семьи! Сюрфюс, каждый из нас должен выше ставить благополучие народа, потом — семьи, и лишь затем свои амбиции.
— И что же мне — смириться? Просто потому, что никто из вас не встанет на мою защиту, более того, вы и мне свяжете руки и заткнёте рот?
Глава семьи опустил ресницы, пытаясь подавить раздражение:
— Ты никак не поймёшь. Я готов защищать твою жизнь, но так цепляться за увлечение — блажь.
— А то, что двое испытателей, один из них — Кэльгёме из Хётиё, едва не погибли? Тоже блажь? Тебя не тревожит то, что люди покушались на жизнь одного из нас? Или ты назовёшь это проблемами семьи Хётиё, а никак не народа?
Вальзаар поморщился:
— Я не понимаю, — пробормотал он, — как мог ты об этом упомянуть? То ли у тебя уже реальность мешается с вымыслом… Не ты ли поменял их местами?
У полковника потемнело в глазах.
— Тсой-Уге прекрасный пилот, — услышал он свой голос. — Саели, дело там было совсем не в пилоте…
Глава семьи безжалостно перебил:
— Ты сам виноват, что я всё узнал из чужих уст.
Не слушая его, Сюрфюс продолжал упрямо:
— … птица была непригодна для полётов. Она не могла надолго задерживаться в воздухе.
Вальзаар молчал.
— Кому ты веришь: мне или людям? — потребовал полковник.
Глава семьи устало посмотрел ему в глаза.
— Как я могу тебе верить?
Сюрфюс чуть заметно дёрнулся, потом его лицо застыло, как будто стало раз и навсегда вырубленным из мрамора. Вальзаар запоздало смягчился:
— Может быть, ты не лжёшь намеренно в этот раз. Просто не отличаешь уже, я повторяюсь, настоящее от придуманного. Тебе нужна помощь и нужен отдых. (Полковник не ответил.) Подумай сам, — глава семьи попытался воззвать к логике, — если бы Даэа… или кто-то иной из высокопоставленных людей покушался на Кэльгёме, разве б Хётиё это так оставили?
Сюрфюс с заметным трудом разжал губы:
— Почему нет? — ядовитая улыбка, деланное удивление. — Вполне. Если они такие же трусы и болваны, как и ты.
Вальзаар хмыкнул, резкость не застала его врасплох:
— Допустим. Но вот другой вопрос: по твоим словам выходит, что тот человек, пилот, тоже безвинная жертва злобных козней. Он из весьма влиятельной семьи. Почему они молчат?
Полковнику это обстоятельство также не давало покоя. Конечно, напрашивался простой ответ: никто в своём уме, даже Стрелы, не свяжутся с Главнокомандующей. Только интуиция беспричинно отвергала такой вариант.
— Я тебе скажу, — без тени торжества сообщил Вальзаар, вдоволь послушав тишину. — Или он не справился с управлением, и потому виноват. Или этот неуравновешенный молодой человек намеренно сорвался в штопор, желая погубить ненавистного напарника любой ценой. Даже ценой своей жизни. Стрелы, конечно, дознались причин. Потому-то их и не слышно. Так что, приведёшь мне другое убедительное объяснение?
