Юлия Галанина - Первый и непобедимый
— А вот почему ты себе жену из пансионата не взял? — невинно поинтересовалась я.
— А за вас больше должностей и земель не дают, — невозмутимо отозвался Янтарный. — Верховным сейчас не до этого. Какой же резон?
— Ну а здесь, дома, почему не женился?
— Что я, дурак? — хмыкнул Янтарный.
— Логично, — фыркнула я.
— Почему ты так говорить любишь? — вдруг ни с того, ни с сего, возмутился Янтарный. — Вроде так хорошо и ты тут всё своей философией портишь!
Пока я пыталась сообразить, что он имеет в виду, и о какой философии идет речь, и разве это я говорю, скорее наоборот, молчу и слушаю, а вот если бы я говорила, смог бы он вставить хоть словечко? — Янтарный снова перешел к действиям вместо слов. Запечатал мне рот поцелуем, чтобы помалкивала. Губы у него были солоноватые, а на правой ладони чувствовались мозоли, когда он гладил меня по спине и не только по спине. Полузакрыв глаза, я лениво думала, что надо бы завтра компот сварить, а то скучно как-то жить без компота.
И все было нормально, даже хорошо, только упрямо ныла в сердце какая-то иголочка. Тихо-тихо так, почти не слышно…
* * *Интересно, не займи Янтарный каморку хранителя, удалось бы Рассвету поработать там так долго?
Домой мы с Рассветом вернулись поздно, в час Барсука. Он был очень доволен результатами работы в архиве, но отмалчивался, не желая раскрывать того, что узнал.
Лишь сказал:
— Когда люди долго живут в таких местах, как Отстойник, они все неизбежно становятся родственниками.
Ну, это-то я и без него знала.
Мне другое было обидно: Рассвет мог безбоязненно ходить по Отстойнику ночью. Собаки его знали, и ни одна тварь по дороге нас не укусила, на забор не загнала, а ведь встретили не меньше десятка.
Глава пятнадцатая
А РЯХА…
А Ряха…
А Ряха меня бессовестно мучил. На своей полянке. Он стоял передо мной практически голый, в одних трусах и требовал:
— Видишь разделение?!
Ни шиша я не видела, хотя и честно старалась.
— Да ты что, слепая что ли? — выходил из себя Ряха. — Ну вот же оно идёт, поняла?
Это был один из пунктиков его подготовки, на котором он явно свихнулся: оказывается, когда мышцы просто бугрятся шарами под кожей, — еще не совсем шик.
Самый шик наступает тогда, когда каждую отдельную мышцу можно без труда различить и между соседними явственно проступает ложбинка-впадинка-бороздка. Вот это было мощно.
Ряха тыкал пальцем в свое могучее бедро, показывая это самое разделение, которого он так тщательно добивался, и требовал, чтобы я теперь осмотрела его со всех сторон, отметив места, где разделение было хорошим, и места, где над этим самым разделением надо было ещё поработать.
Руки, по мнению Ряхи, у него были в порядке, — где надо, получились бугры, где надо — борозды.
Ноги тоже приближались к идеалу, чему немало способствовал мой вес на его шее. Ещё немного поприседать и мышцы на бёдрах окончательно приобретут каменную твёрдость и рельефность — уже сейчас, стоило Ряхе чуть напрячь ноги, и над коленями проступали ромбы, а сами бедра вполне могли довести до истерики начинающего портного.
А вот спина Ряху тревожила — широчайшие мышцы спины, когда он их расправлял, как орёл крылья, впечатляли своей шириной, но вот там нужное разделение выражалось слабовато. Это показал тщательный осмотр с помощью полированного подноса и зеркала, позаимствованных предусмотрительным Ряхой у пассии с очаровательной кормой.
Не нравился Ряхе и его живот. Оказывается, то, что он напоминал стиральную доску, всю в твёрдых поперечных валиках, было, конечно, круто, но не совсем.
Совсем круто наступало тогда, когда живот становился не в полосочку, а в квадратики. Вот это было да… То, что лекарь прописал.
Зато голенями Ряха гордился, к ним у него претензий не было, — когда он напрягал ногу, сзади вспухало два шара, а я, сколько ни делала так же (ради интереса), и один-то никак не проглядывался.
Ряха посмотрел на мои попытки проявить икроножные мышцы и только хмыкнул.
На сём мы и расстались до завтра.
* * *Ночью сгорела таможня.
Точнее её здание.
Сама таможня, как известно, в огне не горит и в воде не тонет.
Не очень-то он и испугался, тот загадочный, кого мы упустили на складах.
Точнее, они упустили: я никого не ловила.
Отдышался, видно, чуток, новых людей нашёл — и принялся за старое.
Точнее, за новое: таможня, это уже не мелкие лавочки, не склад — это уже покушение на власть.
Да Медбрат с ней, пусть бы сгорела, — но поглядеть на её пожар, порадоваться, сбежалось пол-Отстойника. Претензии к этой службе были у многих, хотя, справедливости ради, надо сказать, что для большого количества людей она была щедрой и заботливой кормилицей.
Ну и мы рыжие что ли? Тоже подхватились и поехали смотреть. Граду эта контора была вообще как родная, он там столько времени проводил, дела Ракушки утрясая, сколько иной клерк за жалование не отсиживал.
Только Лёд не поехал, когда постучались к нему в комнату, послал всех посмотреть и от его имени, буркнув из-под одеяла:
— Если в этом несчастном Отстойнике на каждый пожар глядеть, спать когда? Катитесь, любопытствуйте. А мне в кои-то веки сон интересный снится.
— Какой? — заинтересовался Рассвет, и мы вошли, чтобы услышать. И не прогадали.
— А такой, что вот я — а кругом женщины. И чёрненькие, и беленькие, и рыженькие — и все мои! — зевнул и потянулся Лёд.
— А ты не заболел, часом? — спросила я озабоченно. — Женщины в таких количествах опасны для здоровья. Надорвёшься ещё…
— Валите-валите, — обиделся Лёд. — А то без вас всё сгорит. В кои-то веки сладкий сон приснится — и то разбудят, сволочи!!! Кругом зависть!
Ну, мы и пошли восвояси, потому как было видно, что подробности сна нам узнать не удастся.
— А обычные сны твои — какие? — уже держась за ручку двери, спросила я.
— Что за мной гонятся, а я убегаю… — натягивая одеяло на голову, сказал Лёд. — А если догоняют, — убиваю… — промычал он уже почти невнятно.
Добра в таможне было много, потому что горело оно долго.
Мы успели и доехать, и посмотреть всласть, и перездороваться со всеми знакомыми, которых это (безусловно заслуживающее внимания) событие вывело на улицы городка.
Кое с кем Град и Профессор выпили по кружечке пива прямо в нашем экипаже, пока мы с Рассветом рыскали в толпе, наблюдая, как Служба Надзора за Порядком тушит здание.
Впереди всех мелькал героический начальник Службы, грудь колесом. Он один создавал столько шума, движения и какой-то одурелой активности, сколько не могли сделать совместно дюжина его подчинённых.
