Ольга Николаева - Я иду искать
Вадим ощущал себя будто в кошмарном сне, когда хочешь бежать, но не можешь сделать ни шага, хочешь заговорить, но звуки застывают в онемевшем горле. Он смотрел на стоящего напротив человека и где-то на краю сознания мелькало смутное, не оформившееся, и оттого мучительное чувство, казалось, что ещё немного, и он вспомнит, узнает это лицо. Лицо, которое — Вадим мог поклясться в этом! — было ему совершенно незнакомо.
Они неподвижно стояли по обе стороны забора. Вадиму казалось, что время остановилось, что замершее мгновение поймало его в капкан, из которого не вырваться, в котором даже не пошевелиться, не вздохнуть. Не вздохнуть? Вадим видел вырывающиеся с дыханием из его рта облачка пара, но возле лица незнакомца их не было, будто он не дышал. Широко раскрытые, обращённые на Вадима глаза, были неподвижны и лишены всякого выражения, на мраморно-бледном, лишённом живых красок лице ни разу не дрогнул ни один мускул, словно по ту сторону забора стояла статуя. Но Вадим ясно видел, как ветер чуть приподнимает падающие на плечи волосы, шевелит тонкую ткань воротника под застывшими на нём пальцами. Юноша понял, что сам до сих пор сжимает воротник куртки и опустил руки. И прежде, чем он успел завершить жест, руки незнакомца разжались, выпуская складки ткани, и упали вдоль тела, будто тот был зеркальным отражением Вадима. Неподвижные губы мужчины внезапно разжались, странно изогнувшись, и в этот момент Вадим поймал себя на том, что сам пытался что-то сказать, но слова так и остались невысказанными, и губы незнакомца снова застыли.
Не в силах пошевелиться, Вадим смотрел в каменно-неподвижное лицо. Казалось, даже воздух вокруг этого человека был неподвижным, даже ветер, перебирающий его волосы, был каким-то ненастоящим, мёртвым. Внезапно в остекленевших глазах незнакомца промелькнуло что-то, его зрачки расширились, и в этот момент Вадим периферийным зрением заметил, будто сбоку что-то возникло. Быстро повернув голову, он увидел рядом с собой деревянный столб. Забор, разделявший его и незнакомца исчез и Вадим ощутил, как его горло охватывает петля, земля рванулась из-под ног, вдох прервался, захлебнувшись в мгновенно ставшем неподвижно-тягучем воздухе, свет в глазах начал гаснуть. Последим, что увидел Вадим, был незнакомец, запрокинувший голову к ночному небу, и с его губ сорвалось в морозный воздух белое облачко дыхания…
Вадим стоял, прислонившись к холодной металлической сетке забора. Темнота перед глазами потихоньку рассеивалась, позволяя разглядеть образованные переплетением проволоки квадраты и заиндевевшие кусты за ними. На снегу подрагивал жёлтый круг света, отбрасываемого стоящим возле тропинки фонарём. Почувствовав, что головокружение отпустило, Вадим оторвался от забора и колени едва не подогнулись от внезапной слабости. Что с ним было? Последствие травмы? Обморок? Галлюцинация? Видение было таким реальным, что Вадим не решался оглянуться, боясь снова потеряться в темноте этой ночи и увидеть вместо проволочной сетки стальные прутья, вместо засыпанных снегом теплиц — покосившиеся кладбищенские кресты.
Он перешёл дорогу, почти с наслаждением ощущая под ногами асфальт вместо комьев мёрзлой земли, поднял голову — окна его квартиры светились, будто торопили, умоляли поскорее оказаться дома, в безопасности.
Уже подходя к дому, Вадим оглянулся. На другой стороне улицы сквозь темноту проступали чёрные силуэты крестов.
* * *
После странного случая прошло чуть больше месяца. Вадим никому не рассказывал о привидевшемся ему кладбище, но теперь он старался не ходить мимо садоводства, предпочитая сделать крюк в целый квартал. Страх той ночи не хотел улетучиваться, не хотел блёкнуть, истончаться, тонуть в повседневных делах и мелких переживаниях, как уже случалось. То, что вызвало этот страх, не имело чётких контуров, реального объяснения, оно не пришло извне, Вадим не мог понять, откуда взялось то видение и почему оно не забывается.
Угроза теперь была даже в собственной квартире из-за выходящих на садоводство окон. Вадим старался не подходить к ним, ему хотелось задёрнуть занавески, но он боялся, ему казалось, что родители сразу поймут, что он от чего-то прячется, поймут, что с ним что-то не то. А Вадим сознавал, что с ним именно что-то не то. Когда было не изобрести правдоподобного предлога, чтобы днём задёрнуть занавески или, выйдя из дома, свернуть на другую улицу, и перед глазами всё же оказывался знакомый забор с выглядывающими между его прутьев ветками, Вадима охватывало пугающее ощущение нереальности происходящего. Словно хлипкие садовые домики, свежевскопанные грядки и мутный полиэтилен парников были чем-то ненастоящим, какой-то умелой декорацией, скрывавшей открывшееся ему той мартовской ночью — запутавшиеся в сухой прошлогодней траве холмики могил с вросшими в них крестами, тёмный силуэт медленно идущего между ними человека, его неподвижное лицо, белое в лунном свете. Временами ему даже казалось, что привычное, с детства знакомое садоводство — вовсе не реальность, а обман, нарисованная на стекле картинка, наложенная на ту, другую, являющуюся на самом деле реальностью, но неспособная целиком её скрыть. Его кошмар стал его тайной, или его тайна стала кошмаром.
И страшнее всего было то, что Вадим помнил — он уже видел это кладбище. Видел в тот короткий промежуток времени, разделивший его жизнь на «до комы» и «после комы».
Вадим стоял перед табличкой «Психологическая консультация» и прикидывал, не повернуть ли ему назад к метро. Ещё только собираясь записаться на приём, он уже ощущал раздражение, почти враждебность к неизвестному ему человеку, которому должен был рассказывать то, что сделало ущербной его жизнь. Вадим чувствовал, что стесняется своих страхов, ему казалось, что вместо того, чтобы помочь от них избавиться, его, наоборот, уличат в них, и он заранее чувствовал себя виноватым и от того ещё более обозлённым.
Сейчас, уже стоя перед дверью, Вадим, словно чтобы ещё больше досадить себе, вспомнил районного невролога, сказавшего ему после выписки из больницы, что теперь — всё, теперь нужно думать прежде всего о своём здоровье, и забыть о всякой ерунде, под которой он подразумевал практически всё, из чего складывается жизнь в двадцать три года, и так далее, и тому подобное. Каждое его слово казалось Вадиму ударом молотка, заколачивающего над ним крышку гроба. Как ни странно, именно это воспоминание заставило Вадима решительно толкнуть дверь консультации. Если и этот врач окажется таким же, то ведь в любой момент можно повернуться и уйти, но зато не будет мучить ощущение, что он не использует шанса избавиться от своего кошмара.
