Русалочья удача. Часть 1 (СИ) - Рубцова Налия
– Если воззовёшь к внутреннему пламени – сломается немедленно. Сильные страх или злость тоже сломают её. Иначе… Я бы дал где-то неделю.
Горислава сердито цыкнула.
– Ничего не могу поделать, – отец Киприан развёл руками. – Но могу обещать, что создание печати не причинит тебе вреда. Я до сих пор жив и прекрасно себя чувствую. Да, я запечатал собственный огонь! То, что мои соплеменники сочли бы великим богохульством, стало мне спасением. Если говорить честно, я жажду опробовать собственную печать на ком-то другом…
– Погодите-погодите. Если вы запечатали внутреннее пламя только в одном человеке– в себе самом – то с чего вы взяли, что со мной всё будет в порядке? – нахмурилась Горислава. Слишком уж монах сейчас походил на торговца, который расхваливает перед покупателем корову, изо всех сил избегая упоминания недостатков скотины.
– Потому что печать эту я не из головы взял, а создал на основе знаний монахов Финиста и наших камов, говорящих с пламенем, – сказал отец Киприан немного обиженно. – Ты представляешь, что такое печать? Может, думаешь что это что-то вроде клейма? Отнюдь. Грубо говоря, это рисунки, которые наносятся на тело в определённых местах, сделанные определённой краской. Краска смывается, но сила, заключённая в рисунке, проникает в тело и меняет его. Если ты не стесняешься, можешь посмотреть на свой живот – там я начертал временную печать. Запечатывая твоё пламя, я просто будут повторять рисунок два раза в день, на закате и на рассвете. Это не больно и не нанесёт вреда…
Горислава отвернулась к стенке и задрала рубашку. Точно, её живот был изрисован чем-то, напоминающим чернила; незнакомые символы сплетались в затейливую вязь, образовывая несколько круглых фигур – между грудями, на солнечном сплетении и чуть ниже пупка. Змеиня невольно скрипнула зубами, представив, как она голая и беспомощная лежала перед монахом, перед, Богиня сохрани, змеем, а он мазюкал по ней кисточкой. Стыдоба-стыдобища! Оставалось надеяться, что хотя бы штаны на ней во время всего этого были…
И вдруг её как холодной водой окатило.
– Погодите-ка. Если вы запечатаете моё пламя – значит, я… Лишусь своей силы? – медленно спросила она, только сейчас осознавая подоплёку слов монаха. Тот посмотрел на неё с удивлением.
– Конечно,– сказал он. – Ты станет обычной девушкой и сможешь жить обычной жизнью. Никаких припадков ярости. Отрастишь косы, найдёшь жениха, заведёшь де…
Горислава громко фыркнула.
– Издеваетесь, святой отец? Никто не возьмёт в жёны змеиню, – сказала она.
– Ты можешь уйти в монастырь и прожить оставшиеся дни в мире и покое, – сказал отец Киприан примирительно. Но Горислава фыркнула с ещё больше горечью: в монастыре она повесится на второй день, окончательно погубив свою душу. Горло сжало безнадёжностью. Выходит, выбор у неё был не велик – сгореть изнутри, будучи спалённой собственной силой, или же стать жалкой слабачкой, которую любой может избить и обесчестить. Увести в полон.
И Горислава с ужасом осознала, что, как ни ненавидела она собственную змеиную кровь, именно кровь и горящий внутри огонь делали её собой. Не станет его – не станет Гориславы.
– Нет,– сказала она в конце концов. – Не надо печатей. Пусть мой огонь спалит меня. Это лучше… чем его лишиться.
Наступило молчание. Лишь чётки щёлкали в руках отца Киприана.
– Мне жаль,– сказал он, – что ты приняла такое решение. Как бесогон, я должен наложить печать. Наш долг – спасать простых мирян от колдовских опасностей, и тех, кто родился с тёмным даром – от самих себя.
Горислава вздёрнула голову. Она вдруг поняла – она в лавре, одна, в окружении сотни монахов; и если отец Киприан, если все они захотят сделать что-то с ней силой, то сможет ли она вырваться? Взгляд лихорадочно заметался по комнате, выискивая то, что можно использовать как оружие. Вон тот подсвечник должен подойти…
– Твои зрачки,– сказал отец Киприан. – Ты знаешь, что когда змей нервничает или готовиться драться, его зрачки резко расширяются? И мы ничего не может с этим поделать. Наши лица очень легко прочитать.
Он звучно щёлкнул чётками и положил их на стол.
– Успокойся, дитя. Я не собираюсь тебя неволить, – сказал он. – Может, я и должен, но это слишком… По-змейски. Если ты не желаешь, чтобы я запечатал твоё пламя, так тому и быть. Мне остаётся лишь молится за твою душу.
Горислава с облегчением перевела дыхание.
– Я не могу, святой отец. Мне нужна эта сила. Я дала обещание…
– Хватит,– отец Киприан взмахнул рукой. – Мне жаль тебя. Ты ещё не знаешь, на какие страдания себя обрекаешь. Я лишь надеюсь, что когда ты это поймёшь, будет не слишком поздно. Если захочешь вернуться и попросить помощи – двери лавры открыты перед тобой.
Он отвернулся. Горислава опустила голову. Против воли она чувствовала стыд, такое разочарование звучало в голосе отца Киприана. Она хотела объяснить ему, почему внутреннее пламя ей так дорого и почему она не может отказаться от него сейчас, но не похоже, чтобы он желал слушать. Поэтому она проглотила невнятные оправдания и просто спросила:
– Я могу идти?
– Конечно, заблудшее дитя, – вздохнул отец Киприан.
Горислава отыскала свои сапоги под кроватью и принялась их надевать.
– Спасибо,– сказала она, не глядя на монаха.– За всё.
Он оказался лучше, чем она о нём думала. И из-за этого ей было ещё более стыдно. Но иной выбор она сделать не могла. Не сейчас… Да и вообще никогда.
– Я доведу тебя до ворот, – сказал отец Киприан. – Сама понимаешь, девушкам нельзя блуждать по лавре.
Они шли молча. Горислава старалась не глядеть на монаха. Ей казалось, что иконы внутри молелен провожают её укоряющими взглядами даже сквозь стены. Отстранённо отметила, что уже стемнело – значит, она провалялась в лавре весь день…
Перед самыми воротами отец Киприан вдруг протянул ей небольшую книгу.
– Возьми. Не отказывайся, это мой подарок, – сказал он строго. – Читать умеешь?
– Не слишком хорошо, – призналась Горислава. – И не по-степному, – уточнила она.
– Это по-сиверски, – сказал монах. – Я сам переводил. Некоторые истории о нашем народе. Моём народе, – поправил себя он. – Может быть, они помогут тебе лучше понять природу пламени внутри тебя.
– Но… Эта книга, наверное, дорогая и ценная, – запротестовала Горислава, не в силах смириться с таким щедрым подарком.
– С тех пор, как катайские маги научились делать пергамент из опилок и тряпок, книги прекратили быть так уж дороги, – сказал монах. – Я не приму отказа, дитя. Я хочу помочь тебе хотя бы этим.
Он криво улыбнулся.
– Спасибо ещё раз, – пробормотала Горислава. Как всегда, когда нужно было благодарить или просить прощения, язык стал непослушным, а в голове опустело.
Она не оглянулась, выходя за ворота монастыря. Остановилась, и, запрокинула голову, уставилась в небо, залитое ночной синевой, в которой начали проклёвываться первые звёзды.
Она так и не рассказала отцу Киприану ни про Купаву, ни про встречу с Марийкой. Как бы добр к ней ни был монах, он был монахом. Ему (да и вообще никому) не следовало знать о Купаве. Что до Марийки – может, святой отец и мог бы дать пару полезных советов, что делать если встречаешься со злобной русалкой… Только вот Горислава боялась, что какая-нибудь мелочь в этой истории насторожит святого отца, и он переменит своё решение отпустить её из лавры с миром. Умереть свободной, пусть даже сгореть в собственном пламени, или оказаться заточённой в монастыре? Для Гориславы это был даже не выбор.
Она разберётся со всем сама. Без помощи монахов Финиста и степных, как их там отец Киприан назвал, камов. Не будь она степная диаволица. Ну если не сдюжит, если умрёт… О ней никто особо плакать не будет. Мать, конечно, тётушка Божена, Велемир, теперь вот Купава… Всего-то четверо, не так уж и много.
Утешив себя таким образом, Горислава принялась разматывать перевязку на правой руке. Порез на пальцах уже не кровточил и даже не особенно болел. Окровавленной тряпицей она замотала указательный палец на левой, так чтобы не было видно чёрного ногтя. И отправилась искать Купаву. Побродив по монастырской деревеньке и поспрашивав местных, она направилась к избе, где останавливались паломники и калики. Купава была во дворе – окружённая какими-то запылёнными, бородатыми мужчинами с посохами и холщовыми сумками. Все мускулы Гориславы при виде этой картины напряглись, но Купава не выглядела испуганной, а мужчины – недружелюбными или с похотливым блеском в глазах. Они разговаривали и смеялись; лицо русалки сияло той самой лягушачьей улыбкой, от которой на её щеках образовывались ямочки, что так и хотелось ткнуть пальцем. И всё равно на сердце Гориславы стало тревожно. Она позвала:
