Лев Рыжков - Золотарь
– Да! – отвечал Кристоф.
– Хорошо же, – молвил маэстро. – Обучение начнем прямо сегодня. Располагайтесь в кресле поудобнее, а я расскажу вам одну старую-старую историю, начало которой вам, должно быть, уже известно. Можете даже закурить вот эту трубку. – Маэстро протянул Кристофу стеклянную трубку с длинным мундштуком в виде змейки. – Я заправил ее смесью восточных трав, проясняющих разум и убыстряющих течение мысли. Кроме того, эти травы источают приятный запах в отличие от столь любимого вами табака.
Непривычный ароматный дым туманил, кружил голову. В глазах замелькали необычные цветные узоры и пятна. Голос маэстро разросся, казалось, что он исходит отовсюду:
– Закройте глаза и постарайтесь представить себе все то, о чем я буду рассказывать.
Послушный Кристоф закрыл глаза. И с первых же фраз он поймал себя на ощущении, что с голосом маэстро происходят новые метаморфозы. Правильней будет сказать, что это был уже даже не голос. Маэстро, казалось, ничего вообще не говорил, его мысли словно бы перетекали в мозг Кристофа, отражаясь там яркими картинками.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. «Непосвященный войдет»
Проснувшись, Кристоф долго не мог понять, где он находится. Рука его сжимала мундштук стеклянной трубки, давно уже потухшей. Воспоминания постепенно возвращались. Он поискал глазами маэстро, но того в кабинете не было. Громоздкие настенные часы в форме человекоподобного улыбающегося солнца показывали три часа. И, очевидно, дня, а не ночи, ибо из заоконного пространства исходил сероватый слабый свет угасающего дня. «Ох и разоспался же я!» – подумал Кристоф. Он окинул взглядом обиталище маэстро: не спрятался, не притаился ли где старый чудак. Но того нигде все же не было. «А жаль!» – рассудил Кристоф. Лишь на астролябию был натянут парик зеленой бумаги, очевидно, запасной. На столе (и это Кристоф разглядел только сейчас) лежал свиток бумаги, исчерканный торопливыми каракулями маэстро.
«Мой юный друг! – гласила надпись на свитке. – Приношу вам тысячу и одно извинение, но вынужден вас покинуть по весьма неотложному делу, связанному с поисками пропавшего вчерашнего дня слуги господина графа. Не счел нужным тревожить ваш сон.
Ваш маэстро.
P.S. И ради всего святого – не ходите по замку!»
Как пусто и бессмысленно бывает порой пробуждение от долгого, изобилующего грезами сна, в котором ты вовсе не Кристоф, барон фон Гевиннер-Люхс, в котором забываешь обо всем, плескаясь в цветных водоворотах сновидения. Но неумолимая проза жизни требует возвращения в глупую реальность и ты продираешь глаза единственно для того, чтобы бездумно смотреть за окно, где лишь накрапывает дождь да, унылые, сгущаются ранние сумерки.
– Барин проснулись! – донеслось откуда-то снизу.
«Он что, – подумал Кристоф, – следит за мной? Откуда он знает, что я проснулся? Ни черта себе!»
После насыщенного событиями вчерашнего дня сегодня было решительно нечего делать.
На охоту не поедешь, ибо дождь… Почитать какую-нибудь книжку? Залезть за вином в винный погреб? Поваляться на кровати? Скучно, черт подери! Насколько это все уже надоело! И так еще одиннадцать с лишним месяцев!… С ума сойти! Хоть бы Вероника побыстрее приезжала.
Так размышлял Кристоф, выходя из кабинета маэстро и закрывая за собой дверь.
«Не с кем даже поговорить, елки-палки! – думал Кристоф. – Разве только с маэстро. Но тот ушел искать пропавшего Ганса. А с Кларой или с мамой так и говорить не хочется, да и не о чем. Слуги же вообще производят впечатление каких-то недоумков. Притом враждебных недоумков. В их глазах читается немой вопрос. Вопрос? Какой вопрос? А вот какой… В их по-детски откровенных и бессмысленных глазах читается: „А кто ты, собственно, такой? Откуда ты вообще взялся на нашу голову? Вообще ты здесь без году неделя! И как ты посмел, как не отсохли у тебя руки выгнать любезных нашему сердцу чесателей, колупателей, ковырятелей, любителя пива?!“ Как они, должно быть, меня ненавидят! – подумал Кристоф. – И они даже намекали на это в своем вчерашнем представлении! А ведь здесь, в замке, столетиями, а может, и тысячелетиями, существовала на отшибе от мира своя, особая жизнедеятельность, в которой наверняка уместны и даже необходимы и любитель пива, и чесальщицы пяток, и даже рыжий 0,5 шт. Кстати, сдали ли его в зверинец? А барон Карл-Людвиг был на деле не кто иной, как важная составная часть этого коллектива, этого нелепого, как страус, симбиоза. Во всяком случае, у него даже хватило ума или, если угодно, мудрости во все это не вмешиваться. Здесь, в этом замке, реальность коверкается и уродуется, как в кривом зеркале. Может, поэтому-то и оборудовал покойный барон залу кривых зеркал? Хотел оставить своим наследникам указание, нет, даже не указание – намек… Понял – молодец, а не понял – грош тебе цена!…»
– Кушать подано! – возник неожиданно из пыльного воздуха объявлялыцик. – Кушать подано! – повторил он. Ни единый проблеск мысли не нарушал каменную гармонию этого лица.
– Уйди! – сказал Кристоф. – Уйди! Не хочу я кушать.
«Если я еще хотя бы раз увижу хоть одну из этих рож, не могу поручиться, что останусь спокоен и не разукрашу ее хорошенько синяками!» – с ненавистью подумал он.
«Кушать подано» исчез так же неожиданно, как и появился. Казалось он просто растворился в облаке пыли.
Сознание горького, мерзкого одиночества ошеломило Кристофа. «Быстрей, быстрей приезжай, Вероника! Видит Бог, как здесь без тебя тошно! Приезжай! Я тогда разгоню всю эту дворню к чертям собачьим! Приглашу сюда Леопольда и всю компанию! Кстати, может быть, Леопольд уже едет сюда. Вот бы было хорошо! Уж мы-то тогда оживим этот замок, сотрем с лица земли всю ветхость и мерзопакость! Старинная цитадель еще сбросит с себя все эти проклятия, всю эту стародавнюю гадость, в стрельчатых окнах зажгутся еще веселые, радужные огни! Тлетворный дух покинет это место под напором молодого, веселого смеха!»
А можно, женившись на Веронике, уехать отсюда куда-нибудь. Главное, вытерпеть этот год, и тогда откроются все пути: в Америку, в Россию, в Париж, даже в Китай! Денег хватит на всю жизнь. Быстрей бы только кончился этот дурацкий год!
Кристоф не разбирал, куда шел. Он то поднимался, то опускался по лестницам, открывал какие-то двери, пересекал какие-то залы, комнаты, галереи, нагибал голову, проходя старинными коридорами, потолки которых были низки.
Везде было одно и то же: копоть, грязь и пыль, пыль, пыль!… Пыль, бесконечная, как многоточие, сугробами залегала в заброшенных помещениях. Эх, господа, какая же здесь тоска!…
«Маэстро…– размышлял Кристоф.– Общаться здесь положительно можно только с ним… Его, конечно, никак нельзя причислить к разряду этой бессмысленной однофункциональной дворни. Вообще, он мужик что надо… Но такое впечатление, да так оно, наверно, и есть, будто он знает что-то такое, что мне неведомо, постоянно стращает какими-то опасностями, твердит о якобы неминуемой схватке, предостерегает от хождений по замку. Впрочем я его это предостережение уже нарушил. Все-таки, сдается мне, он просто чудачит…
