Лев Рыжков - Золотарь
Кристоф зевнул, затушил трубку и направился по лестнице наверх, туда, где обитал старый хиромант, астролог и прочая, прочая, прочая.
Дверь в покои маэстро была полуоткрыта, а сами покои освещены тускловатым желтым огоньком сальной свечки. Свечка находилась в подсвечнике, который был сам по себе достаточно любопытен, ибо являл собой фигуру обнаженной нимфы с протянутой на уровне груди Рукой. В руке-то и помещалась свеча, вернее, ее огарок.
Маэстро бодрствовал. Он, казалось, не заметил прихода Кристофа, занятый расшифровкой какой-то мудреной тайнописи. Слабые отблески огня падали на его испещренное морщинами и думами чело, придавая ему некий ореол загадочности.
Кристоф громко и весьма неблагозвучно прочистил горло.
Маэстро оглянулся.
– А! Господин барон! Очень-очень рад вас видеть!
Присаживайтесь, пожалуйста.
Кристоф развязно плюхнулся в кресло. Весь его вид выражал крайнее неудовольствие. Маэстро не мог этого не заметить. Кристоф сцепил ладони на груди, шевеля пальцами, стараясь придать этому жесту как можно больше значения.
– Чем обязан? – Маэстро буквально взвился из-за стола. Его крохотная фигурка начала корчиться в каких-то невероятнейших танцевальных фигурах.
– Вы не догадываетесь? – спросил Кристоф и неожиданно для самого себя закричал: – И прекратите же наконец кривляться!
– Воля вашей милости для меня закон! – Маэстро отвечал с несокрушимым спокойствием. Перестав совершать поклоны, он сел в другое кресло, напротив, положил ногу на ногу. Колокольчики на носках его туфель смешно позвякивали. – Чем же вы, сударь, так разгневаны? Не ошибусь', если замечу, что основанием для гнева явилась моя скромнейшая персона.
– Не ошибетесь! – буркнул Кристоф. Вспышка гнева утихла столь же быстро, как и началась. – Что вы наговорили графине, старый вы шарлатан?
Слово, как известно, не воробей, а скорее пуля, разящая иногда наповал. Маэстро был, натурально, сражен. Он побледнел, затем побагровел, видно было, что он старается удержать себя в руках.
– Старый шарлатан! – повторил Кристоф. Ему, как оказалось, нравилось чувствовать свою власть.
– Не к лицу вам, – маэстро тяжело дышал, – вам, недоучившемуся студиозусу, оскорблять ученого старика…
– Старый шарлатан, и притом клоун. – Кристоф говорил медленно, всаживая в старика слова, как гвозди в мягкое, податливое дерево. – Чтобы вы, маэстро, знали, я явился сюда не затем, чтобы оскорблять вас или подвергать поношению…
– По-моему, именно за этим, – проговорил маэстро.
– Но за тем, чтобы выяснить мотивы вашего поведения. Чем, интересно мне, чем вы руководствовались, когда делали моей невесте пошлые намеки? Будь вы хоть десятикратный академик всех на свете академий, это отнюдь не будет означать, что вам позволено вмешиваться в дела, которые вовсе вас не касаются!
– Вы, господин барон, – отвечал маэстро, – делаете довольно быстрые успехи. С годами, я думаю, из вас получится настоящий самодур и деспот не хуже Нерона. Читали ль вы «Жизнь двенадцати цезарей»?
– Нет, – сказал Кристоф. – И оставьте, пожалуйста, свои намеки при себе. А сейчас потрудитесь объясниться. Я весь внимание.
– Хорошо, – сказал маэстро. – Я объяснюсь. Но и вы не сочтите за труд поведать мне, зачем вы без спроса трогали жидкость на подоконнике. Она довольно резко пахнет, не так ли, ваша милость? Уж не поэтому ли вы так не в духе? Если бы вы только знали, какой опасности подвергали свой разум, вдыхая ее ядовитые испарения!
– Что это было? – спросил Кристоф.
– Это был, – отвечал старик, – экстракт сока мексиканских кактусов. Очень опасная вещь. Не каждый в состоянии перенести действие этих паров и остаться, что называется, в своем уме. Ваша психика, юноша, оказалась, по-видимому, на редкость устойчивой, раз вы можете сейчас складно и внятно разговаривать. Что вы испытали?
– Я видел слова. И, вы правы, я действительно чуть не сошел с ума.
– Гм! Очень любопытно, – молвил маэстро. – То, что вы видели слова, говорит о незаурядности вашей натуры, не сочтите за лесть, ибо конфликт между нами еще не исчерпан. Мне самому посчастливилось видеть слова лишь единожды, и скажу вам без утайки, юноша, для меня это явилось настоящим потрясением. Целую неделю после этого я почти не разговаривал. Вы, впрочем, и сами видели, какой материальностью, какой вещественностью обладает все, нами изрекаемое. И все же, не сочтите за обиду, урока вы не усвоили, ежели считаете себя вправе разбрасываться оскорблениями, больно ранящими сердце старика-ученого. Стоило ли, скажите, посвящать всю жизнь служению науке, чтобы уже на закате таковой, то есть жизни, услышать в свой адрес подобное?
– Я сказал это, – произнес Кристоф, – не из желания оскорбить вас, но единственно из-за возмущения…
– Понимаю, – сказал маэстро. – Гадания вообще вещь весьма деликатная. В единый миг человек становится виден и понятен, извините за каламбур, как на ладони. Видны его тайные мотивы, помыслы, а также то, куда эти мотивы и помыслы могут привести. У очаровательной Вероники в мыслях и чувствах преобладает любовь. Любовь к вам, господин барон. И ясно читается также и то, что она способна на безумства…
– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Кристоф.
– Совсем не то, что вы подумали. А также не то, что подумала графиня. Увы, деликатность моя не позволила мне ей это разъяснить, впрочем, она в порыве гнева и не пожелала меня выслушать.
– Так объясните это мне!
– Что я и делаю. Любовь, видите ли, чувство сложное. Она побуждает юношей целыми ночами простаивать под окнами возлюбленных, при всей бесполезности этого занятия. Она вынуждает молоденьких девушек убегать из дома, вступать в тайные браки, в порыве ревности буквально шпионить за юношами. Это прекрасно, но юной Веронике подобные проявления чувств угрожают опасностью. И немалой опасностью. Вот и все, что я сказал, вернее, хотел сказать, – поправился маэстро, – графине. Мне пришлось из-за этого затронуть материи деликатные, что неминуемо привело к обидам и недоразумениям. И в вашей власти, господин барон, обижаться на меня. Можете даже удалить меня из замка. Я приму свою участь, какою бы она ни была.
– Честно сказать, – произнес Кристоф после продолжительного молчания, – мне также не совсем ясно, что вы имеете в виду. Но будем думать, что сказали вы это не злонамеренно…
– Нисколько, – подтвердил маэстро. – И никоим образом не злонамеренно. Более того, я нижайше умоляю вас и, заочно, прекрасную графиню простить меня за дерзость, непростительную для доктора красноречия. И тем более огорчительным является это хотя бы потому, что предупреждение мое осталось невыслушанным, подобно прорицаниям Кассандры. Непростительно также то, что я не учел одно элементарнейшее свойство женской натуры, а именно упрямство. Бесполезно заставлять женщину внять голосу разума. Все равно женщина все сделает по-своему.
