Робин Мак-Кинли - Красавица
– Тебе стоит это попробовать, – сказала я, пока серебряный нож резал пирог.
– Спасибо, – ответило Чудовище, – но, как я уже заметил, я не могу управляться со столовыми приборами.
– И не надо, – успокоила его я. – Все, хватит, – это ножу.
Я отрезала кусок с подноса, но когда положила нож, тот снова почтительно встал и начал поднимать кусок на мою тарелку.
– Я сама, – я подняла кусок пирога и откусила его. – Вот так, – с полным ртом обратилась я к Чудовищу.
– Не дразни меня, – попросил он. – Я не могу. Кроме того, моя па…эээ, мой рот не предназначен для жевания.
– У Медок тоже не предназначен, – заметила я. Я уже рассказывала ему об уродливом мастиффе Мелинды. – Однако она сметает все пироги и торты, а также печенья, горами, если их никто не сторожит. Это очень-очень вкусно. Открой рот.
Я встала, держа кусок пирога в руке, и подошла к углу стола. Чудовище с опаской посмотрело на меня. Я почувствовала себя мышкой, противостоящей льву из сказки, и усмехнулась.
– Давай, это не больно.
– Я…, – начал он и я быстро пихнула кусочек пирога ему в зубы. Развернувшись, я прошла назад к своему стулу и занялась отрезанием еще одного куска, не глядя на Чудовище, так как помнила, что он не пил, когда я за ним наблюдала. Через секунду мне показалось, что он проглотил. Я подождала еще минуту и подняла взгляд. В его глазах светилось что-то совершенно невероятное.
– Ну? – живо поинтересовалась я.
– Да, это очень вкусно, – ответил он.
– Тогда съешь еще немного, – попросила я и, прежде чем он успел ответить, обошла стол, чтобы встать рядом. На мгновение Чудовище замешкалось, окидывая взглядом мое лицо, но затем послушно открыло рот.
– Только, боюсь, пирог еще выразит мне свой протест, – печально произнес он через минуту.
– Он не выра… – начала я возмущенно и поняла, что он беззвучно смеется надо мной. Тогда мы оба расхохотались, пока столик приплясывал рядом в полном согласии, а когда я подняла голову, то увидела, что канделябр вертится на цепочке, поблескивая и звеня своими хрустальными подвесками.
– О, Боже, – наконец выдохнула я. Чайничек приблизился ко мне и налил чашку чая (сегодня он был подслащен апельсиновой цедрой и приправлен имбирем). Я пила в тишине, наслаждаясь приятным теплом от чая и от смеха. Поставив чашку на стол, я поизнесла:
– Время идти наверх. Ведь из-за Браунинга и Киплинга, ты же знаешь, я не продвигаюсь по Катуллу[17].
– Красавица, ты выйдешь за меня? – спросило Чудовище.
Мир застыл, словно осень после первого снега, и стал леденящим, как предчувствие смерти. Я вжалась в спинку стула и зажмурилась, вцепившись пальцами в резные подлокотники, пока гладкие завитушки на них не впились мне в кожу.
– Нет, Чудовище, – ответила я, не открывая глаз. – Прошу… Я… ты мне очень нравишься. Не хочу, чтобы ты задавал этот вопрос, потому что я не могу, не могу выйти за тебя, но мне больно говорить тебе "нет", снова и снова.
Я взглянула на него.
– Я не могу не спрашивать, – произнес он, тон его голоса испугал и опечалил меня. Он сделал резкий жест и винная бутылка упала под его рукой. Он повернулся и поймал ее в воздухе с такой грацией, что показалась нечеловеческой моим израненным чувствам. Застыв со склоненной головой и изогнутой спиной, он смотрел на бутылку, словно мог увидеть в ней будущее.
– Ты… ты очень силен, – прошептала я.
– Силен? – отозвался он отстраненно, словно не своим голосом. – Да, я силен.
Он выделил последнее слово, словно ненавидел его. Выпрямившись на стуле, он вытянул руку, в которой держал бутылку. Рука его сжалась: бутыль треснула и сломалась, пролившись дождем из осколков на стол, царапая серебряную и золотую посуду, осыпавшись на пол.
– Ох, ты поранился! – закричала я, вскочив на ноги. Он все еще сжимал руку: смешавшись с белым вином, по скатерти, одна за другой, словно марширующие солдаты, темные капли падали с нежной плоти между большим и указательным пальцами; ручейком сливаясь по его запястью и пачкая белые кружева, кровь между сжатыми пальцами проливалась на стол.
Хозяин замка поднялся, а я отметила, что невольно желаю подойти к нему, но осталась стоять, дрожащая, около своего стула. Он разжал руку и еще несколько кусочков стекла упало на скатерть. Подняв ладонь, он посмотрел на нее.
– Это ничего, – заметил он. – Просто я глупец.
Хозяин замка прошел вдоль длинного стола, не глядя на меня; в темном углу открылась дверь и он исчез.
Через мгновение я покинула столовую и прошла наверх. Мои длинные жесткие расшитые юбки как никогда казались тяжелыми, а рукава сжимали сильнее. Нигде не было и следа Чудовища.
Мой вечер был испорчен. Мне нравилось читать у огня, так что в моей комнате всегда было прохладно настолько, чтобы было приятно сидеть у камина. Но сегодня я не могла сосредоточиться на Катулле, который казался мне скучным и раздражающим; я не могла спокойно сидеть в своем кресле, даже пламя было каким-то угрюмым и притихшим. Меня вновь, особенно сильно, настиг один из изъянов пребывания здесь.
Я подумала о своей семье. Ричарду и Мерси уже исполнилось около года, они, наверное, ходят и, скорей всего, сказали свои первые слова. Вряд ли они помнят тетю, которая покинула их чуть больше четырех месяцев назад. Я представила как Хоуп, улыбаясь, играет с детьми, щекоча их щечки и пятки ромашками. Подумала о Жэре, запачканном в саже по самые локти, одетом в кожаный фартук, с пятнами на лице, и держащем копыто коня между коленами для равновесия. Вспомнила Грейс на кухне – как лицо ее слегка краснеет от жара, а золотой локон вырывается из-под сеточки для волос. Затем мне представился Отец: насвистывая что-то, он вырезал длинный посох, да так, что щепки летели во все стороны. Глаза мои наполнились слезами, но я не заплакала, пока не подумала о доме, покрытом розами – огромными и прекрасными разноцветными розами; это ранило больше всего. Закрыв лицо руками, я зарыдала.
На следующее утро я проснулась уставшей: головная боль давила на глаза, а яркий солнечный свет, проливающийся сквозь окно золотыми лучами, казался пресным и тусклым. Настроения не было. Я поела и прошла в сад, почитала и поговорила с Чудовищем, потом проехалась на Великодушном по зеленым полям; но вид маленького серого домика, покрытого сотнями вьющихся стеблей роз стоял в моих мыслях и затмевал собой все другое.
За ужином я хранила молчание, как и весь прошедший день. Чудовище несколько раз спрашивало меня, все ли в порядке, и что меня беспокоит; каждый раз я отделывалась резкими или грубоватыми фразами. Каждый раз он отводил взгляд, но продолжал терпеливо настаивать. Я чувствовала себя виноватой, потому что так обращалась с ним, но как можно было признаться в том, что меня тревожило? Я сама согласилась приехать и жить в этом замке, чтобы спасти жизнь своего отца, и должна выполнять свое обещание.
