Робин Мак-Кинли - Красавица
Но я не смогла открыть рта и внезапно, слегка напрягшись, проснулась и обнаружила полумесяц, смотревший на меня сквозь высокое окно; морщины на пологе кровати придавали изящный рисунок свету, который падал на покрывало. Я снова ненадолго уставилась на тихую картину – белый полукруг и созвездия вокруг него; а затем меня накрыл сон без сновидений.
Глава 3
Весна медленно перешла в лето. Мне больше не нужен был плащ для моих долгих дневных прогулок, а ромашки в поле закрывали копыта Великодушного. Я закончила читать "Илиаду" и начала "Одиссею" – мне все еще нравился Гомер, однако Цицерон, которого я прочла в духе раскаяния, как и несколько лет назад, меня совсем не вдохновил. Я прочитала "Вакханок" и "Медею"[13] столько раз, что выучила их наизусть. Я также нашла дорогу в ту огромную библиотеку в конце коридора с картинами и прочитала Браунинга, которого рекомендовало Чудовище. В целом, мне понравились поэмы, даже если местами они немного сбивали с толку. Осмелившись, я попыталась прочесть "Приключения Шерлока Холмса", но вынуждена была сдаться после нескольких страниц, потому что ничего не могла понять. Затем по чистой случайности (или так мне казалось) я обнаружила целую полку чудесных историй и стихов сэра Вальтера Скотта: я два раза прочла книгу под названием "Король былого и грядущего"[14], хотя Мэлори мне все равно нравился больше. Я не приближалась к картинной галерее. Замок, как обычно, приспособился к моим скитаниям, и библиотеку можно было теперь найти, пройдясь от моей комнаты по короткому коридору и поднявшись вверх по одному пролету лестницы.
После того, как я представила Великодушного и Чудовище друг другу, последний иногда присоединялся к нам на утренних прогулках. Сначала коню было нелегко, хотя больше никаких неприятностей он не причинял, но после нескольких недель, животное было почти также спокойно, как и я, в присутствии Чудовища. Я отпускала поводья гиганта-коня, как прежде делала дома, разрешая ему трусить самому; и заметила, что он всегда старался находиться между мной и Чудовищем, а последний никогда не дотрагивался до коня.
Иногда Чудовище приходило ко мне в библиотеку, где я, сидя в огромном кресле и поджав под себя ноги, читала "Ламмермурскую невесту"[15] или "Кольцо и книгу"[16]. Однажды он нашел меня глупо улыбающейся над стихом "Как привезли добрую весть из Гента в Ахен" и попросил почитать вслух. Я замешкалась. Сидя у окна, где стояло мое любимое кресло, я локтем опиралась на каменный резной подоконник. Чудовище отвернулось, чтобы подозвать к себе другое кресло, к которому через мгновение присоединился пуфик с четырьмя ножками из слоновой кости, изогнутыми словно лапы у бульдога. Хозяин замка присел и с ожиданием взглянул на меня. Казалось, не было никаких причин для волнений с моей стороны, так что я отмела сомнения и прочла стих.
– Теперь твоя очередь, – сказала я, протянув ему книгу.
Одно мгновение он держал ее словно бабочку, затем откинулся и начал переворачивать страницы (со сноровкой, отметила я), а затем насмешил меня своим искусным прочтением "Монолога в испанской обители". Я и не поняла в тот раз, но это стало началом традиции – почти каждый день после этого мы по очереди читали друг другу. А спустя несколько недель (мы ежедневно читали по главе из "Холодного дома"), он не пришел – и мне безумно его не хватало. Я упрекнула его за это, когда мы встретились на закате, тем же вечером. Лицо его приняло довольное выражение и он ответил:
– Что ж, я больше не буду отсутствовать.
Подобный краткий обмен заставил меня, как ни странно, задуматься: не уставали ли мы друг от друга? Что, если только я нуждалась в его компании? Мы проводили вместе по несколько часов каждый день, и все же я с нетерпением ожидала следующей встречи, а его визиты никогда не казались мне долгими. Отчасти, полагаю, потому что мы были единственными, с кем можно было проводить время в одиноком замке, но, должна признать, не только поэтому. Я пыталась не слишком ударяться в раздумья и старалась быть благодарной. Такая идиллия – совсем не то, что я воображала себе в тот последний месяц дома, когда молчаливая красная роза исподтишка наблюдала за нами в гостиной.
Только две вещи портили мне удовольствие от пребывания здесь. Самое худшее – это тоска по дому, по моей семье; я обнаружила, что если вообще не думать о них, то печаль немного уходит, но избегать этих мыслей становилось почти также больно, равно как и невозможность быть с семьей.
А вторая тягость происходила каждый вечер, после ужина, когда я вставала из-за длинного стола в обеденной комнате и собиралась наверх, в свою комнату, Чудовище вопрошало:
– Красавица, ты выйдешь за меня?
– Нет, – отвечала я каждый раз и сразу же уходила.
Первые несколько недель я оглядывалась через плечо, пока бежала вверх по лестнице, опасаясь, что он рассердится и будет меня преследовать, чтобы настаивать на своем. Но он никогда так не делал. Проходили недели, а с ними и мой страх, который теперь заменила дружба и, пожалуй, скромная привязанность. Я начала ненавидеть этот вечерний вопрос по другой причине. Мне не нравилось отказывать ему в единственном, что он просил у меня. Мое "нет" не становилось менее уверенным, но произносила я его тихо и уходила наверх, чувствуя себя так, словно только что совершила нечто постыдное. Мы так хорошо проводили вместе время, но все же каждый раз приходили к этому, расставаясь в конце дня. Я знала, что он мне нравится, но мысль о том, чтобы стать его женой, продолжала пугать меня.
После того, как Чудовище сказало мне в самом начале моего визита, что не следует позволять невидимым слугам решать за себя (особенно кубкам и подносам, что обслуживали меня на ужином), я стала наслаждаться, иногда выражая свои предпочтения. Этот чудесный стол никогда не предлагал мне одно и то же дважды, но, хотя мне нравилось разнообразие, я все же требовала повторов. Подавали один пряный шоколадный пирог с патокой, который мне очень понравился, и я просила его несколько раз. Иногда он появлялся в воздухе, маленькой яркой вспышкой над моей головой и вальяжно опускался на мое блюдо; а иногда небольшой серебряный поднос с пятью или шестью ножками, подпрыгивал и торопился ко мне с самого дальнего конца стола.
Однажды вечером, в середине лета я, неизменно занимая место во главе стола, вновь попросила свой любимый пирог. Чудовище сидело, как обычно, справа от меня. Перед ним стоял бокал вина, цвета лунных бликов, которое мы пили, и бутылка. Спустя многие недели после моих постоянных расспросов о том, есть ли что-нибудь, что он может пить или есть вместе со мной, Чудовище призналось, что иногда предпочитает выпить бокал или два вина. И теперь, почти каждый вечер, он делал несколько глотков того, что пила я, хотя было заметно, что он не трогал свой бокал, если я наблюдала за ним.
