Змейские чары - Осояну Наталья

— В Школе тебя учили сражаться с чудовищами, — ответил колдун. Теперь он стоял гораздо ближе к волку — у самой границы, где обветшалая корчма на окраине города превращалась в неведомый заболоченный лес. Сотник не видел его лица, только взъерошенные черные волосы, усталую спину и слегка приподнятые руки. Он вроде как готовился к чему-то важному. — Как же ты поступил? Сам стал чудовищем.

— Ничего-то ты не знаешь, олух! — раздалось в ответ. — И вообще, на себя посмотри!

Все перевернулось.

Лес по ту сторону границы резко поднялся, как будто встал на дыбы. Впрочем, нет… Каменный Лоб был грамотным и нередко имел дело с бумагой, поэтому он с безграничным удивлением осознал, что корчма и болото теперь выглядят так, словно находятся на разных страницах огромной книги, которую кто-то хочет закрыть, и потому последнее уже не лежит вровень с полом первой, а располагается отвесно, и очертания деревьев и волка на пригорке стали призрачными, зато черная гладь воды превратилась в плотное и довольно ясное зеркало. Сотник увидел в нем собственное перекошенное ужасом лицо с четкостью до последнего седого волоса в бороде, двух товарищей, впавших в беспамятство, точно белошвейки при виде крови, убогий зал безымянной едальни, — но в первую очередь в двух шагах от себя он узрел такое, для чего не сумел подобрать нужных слов.

Словно кто-то попытался вылепить из полуночной тьмы статую.

Словно кто-то зачерпнул мрак со дна колодца, куда и в полдень не проникнет свет.

Словно кто-то наполнил человеческую тень змеями, чтобы они копошились внутри нее, как в кувшине, шипя и трогая воздух раздвоенными языками, капая ядом с клыков…

— Довольно!

Призрачный волк сиганул с пригорка, разинув пасть, ставшую такой огромной, что в нее поместилась бы и Луна, которой не было в чернейшем небе, — быть может, потому, что он ее уже сожрал. Змейская тень вскинула правую руку — указательный палец на ней удлинился и обзавелся когтем странной формы; этим самым когтем волк был вычеркнут из книги — нет, осознал сотник, из Книги, — будто его никогда и не существовало вовсе.

Кто-то перелистнул страницу.

Неплотно прикрытая дверь корчмы поскрипывала от сквозняка, снаружи то и дело заметало ворохами мокрый снег, отчего у входа расползлась большая грязная лужа, скрывая плиту на полу, такую же перекошенную, как все строение. Стоявший перед сотником граманциаш молча разглядывал свою руку, крутил ее так и эдак; совсем недавно, вспомнил Каменный Лоб, пальцы выглядели испачканными в саже, а теперь почернела вся ладонь и, кажется, внутренняя сторона запястья тоже. Позади послышалась какая-то возня. Младшие, похоже, очнулись, но сотник почему-то не мог на них взглянуть. Он продолжал смотреть на Дьюлу Мольнара — вроде перед ним хищный зверь и надо не пропустить тот миг, когда его присутствие станет опасным. Каменный Лоб понятия не имел, как поступит в таком случае, но инстинкты требовали быть начеку.

— Ладно, Мирча… — устало проговорил граманциаш и повернулся к сотнику. На бледной шее колдуна виднелось черное пятно, которого там раньше не было и которое явно не имело ничего общего с заурядной грязью. — Веди меня к своему князю. Посмотрим, чего ему надо.

Мокрый снег перешел в метель, которая старательно вымарывала город из реальности, оставляя лишь редкие проблески тусклого света и налетавший время от времени смрад выгребных ям, лишь самую малость ослабленный непогодой. Под ногами хлюпало, ледяная вода просачивалась в дырявые сапоги, и пальцы Дьюлы сами уже превратились в ледышки. Он шел следом за Мирчей, почти не замечая двух младших дружинников, которые опасливо держались позади, и перебирал в уме все, что доводилось слышать про князя Янку.

С точки зрения доблести и успехов на поле боя местный властитель не уступал воинственным соседям, но слыл необычайным умником и к тому же любителем диковинок — как южных, так и привезенных из каких-то совсем уж невообразимых краев. Может, вместе с одной из них ему приволокли кого-то вроде южного дэва или гуля? Сильную, опасную тварь? Граманциаш весьма взбодрился при мысли о том, что еще до рассвета может изрядно продвинуться в своем нелегком деле, если только его самого не сотрет из Книги чужеземная нежить или хворь, засевшая где-то в груди… и если еще один, самый странный и тревожный слух про Янку и его темницу не окажется правдой.

Покинув городские кварталы, они вышли к холму, на вершине которого смутно вырисовывался княжеский замок. Дорога пролегала по склону зигзагом, и, поскольку здесь путников уже ничто не защищало от ветра, непогода тотчас же сделалась еще омерзительнее. Пробираясь сквозь серую круговерть, все четверо окончательно промокли и замерзли, и стоило пройти через первые ворота — под аркой которых часовые заслоняли жаровню собственными телами, как щитами, уделяя ей куда больше внимания, чем чужаку, — двое младших дружинников куда-то исчезли, а Мирча этого будто и не заметил.

Во внутреннем дворе за высокими стенами метели не было, зато царил лютый холод. В свете факелов на вздымавшейся впереди стене поблескивал иней — дубовые двустворчатые двери обросли им, будто древним мхом, — а булыжники под ногами обледенели. Из расположенной неподалеку конюшни донеслось тихое ржание. Дьюла, отвлекшись на него и на свои мысли, распростерся на мостовой, чуть не расквасив нос.

Приподнявшись на локтях, он сперва закашлялся, а потом увидел над собой Мирчу. Сотник глядел на него со знакомой уже смесью растерянности и боязни.

— Ну давай. — Дьюла опять закашлялся. Ноги внезапно стали тряпичными и разъехались; он усомнился, что сумеет встать. Надо было как-то выиграть время. — Спрашивай.

— Ты прочитал мое имя в мыслях — уж не знаю, чьих именно, — проговорил Мирча, нахмурив брови. — Победил приколича в заболоченном лесу… чтоб мне провалиться, если я понял, как это вышло. И… поскользнулся на замерзшей луже? Валяешься теперь, словно какой-нибудь пьянчуга?

Граманциаш вздохнул. Ноги по-прежнему не слушались.

— Мирча по прозванию Каменный Лоб, скажи-ка: твой князь тебя ценит?

— Что? — Растерянность мгновенно уступила место гневу, а вот страх остался. Какое-то из этих чувств вынудило сотника схватиться за меч, который он, впрочем, не обнажил. — Я служу ему верой и правдой, колдун!

— В этом нет сомнений… — Третья попытка тоже закончилась неудачей. Дьюла, раздраженно хлопнув по брусчатке ладонью, понял, что и ее не чувствует. — Видишь ли, Мирча, дело вот в чем: его светлость явно знает, что на мне заклятие, как и на всех граманциашах. Я не могу ответить отказом на просьбу. Смекаешь? Ты, едва увидев меня, попросил — и мог бы сразу перестать бояться, потому что граманциаш, которого попросили, становится безобидней ягненка. Да-да, я не преувеличиваю. Но князь не пожелал тебя предупредить, вот потому я и усомнился…

Сотник яростно втянул широкими ноздрями так много воздуха, что, казалось, увеличился в размерах и в своем мохнатом плаще сам сделался немного похож на приколича. Рука его сперва чуть сжалась на мече, а потом он с рычанием отпустил оружие и рубанул ребром ладони, будто снес голову невидимому врагу. Дьюла одарил его виноватой улыбкой.

— Теперь помоги подняться, будь любезен. Князь, как ты и говорил, заждался.

Мирча окинул граманциаша взглядом, в котором бушевала метель почище той, что осталась за внешними стенами замка, а потом схватил его за шиворот, одним рывком поставил на ноги и ткнул в плечо, едва не повалив обратно.

— Топай давай. Не вздумай с его светлостью разговаривать… так, как со мной. Иначе окажешься там, где тебе не хотелось бы оказаться.

Дьюла понимающе хмыкнул и поплелся к дубовым дверям, чувствуя, как где-то в глубинах тела рождается лихорадочная дрожь, предвещая два-три дня в беспамятстве и, быть может, точку во всей невеселой истории.