Мария Дахвана Хэдли - Магония (ЛП)
Я не доставлю ему радости, показав, как меня впечатлил его рассказ.
– А кричащая птица?
– Призрак, – натянуто отвечает Дэй.
– Это кэнвр?
– Это уже два вопроса. Или четыре, в зависимости от того, как считать, – говорит он угрюмо.
– Дэй, пожалуйста.
– Просто… – шипит он, оглядывается, а затем оттаскивает меня от ближайших членов команды. – Просто оставь это, Аза. Призрак всполошился с тех пор, как ты взошла на борт.
Я останавливаюсь, задумавшись.
– Но если это призрак, то раньше он был чем-то другим. Чем же?
Дэй вздыхает, теряя терпение от моего невежества.
– Птицесердцем.
– Что за птицесердце?
Минуту он молчит, потом произносит:
– Птицесердца – особые создания, но этот сломался давным-давно. Он не причинит тебе боли. Осталась лишь его скорбь. Возможно, поэтому он тут и задержался.
– Ты уверен, что он…
– Я никогда не видел его, Аза, а заметил бы, будь он настоящим. Он – ничто. Давняя скорбь с громким голосом. Разорванные связи – серьёзное дело. Иногда им не приходит конец даже со смертью. Накорми парус.
Дэй протягивает мне маленькую сетку и указывает на толстых мотыльков, которые крутятся у фонарей корабля.
Когда я приношу извивающийся корм, мышепарус смотрит на меня, а я – на него. Его чёрные глаза усталые и… добрые.
Он тихо поёт, так что слышу только я.
«Найди его, найди птицесердце», – выводит трель летучая мышь.
В ту ночь я плохо сплю на своей странной койке; мне снится, что меня похищают, я потерялась и лишилась всего, и всю ночь песнь птицесердца преследует меня во сне.
Глава 15
{Аза}
Мы с Дэем вместе несём вахту на палубе в сумерках и глядим в небо. Ничего не видно, просто потемневшее нечто, никаких кораблей.
Я думаю о командных байках, которые подслушала, а в последнее время и выспросила. Ростре делятся ими неохотно: косят в сторону, понижают голоса до шёпота. Я всё равно узнаю.
Они говорят о летающем кракене и о кораблях-призраках в небесных просторах. Шепчут о полях магонийских эпифитов – волшебных растений, живущих в воздухе. Раньше они были везде и мешали передвижению магонийских кораблей. Их корни цеплялись за крылья мышепарусов, изнуряя ростре, которые потом падали в полёте.
Часть этих рассказов, разумеется, вымысел, но некоторые волнительно правдоподобны. Так что я не безумна, раз постоянно смотрю через плечо за перила. Если верить команде, то опасностей множество.
– Что я делаю? Там же ничего нет, – бормочу я себе под нос через некоторое время гляделок в темноту.
Дэй возражает:
– Там есть всё.
Он ходит взад-вперед, а я в смятении застываю по правому борту. Несмотря на холод, Дэй без рубашки, наверное, специально, чтобы выбить меня из колеи. Его кэнвр, Свилкен, с песней вылетает и залетает в грудь и щебечет с птицами в загоне наверху.
Против воли я краем глаза замечаю бицепсы Дэя, когда он карабкается по оснастке и нарезает круги по палубе. Магонийцы не стыдятся наготы, и, кажется, им не холодно.
Ну а я исключение. Очевидно, моя способность регулировать температуру тела испорчена годами в тёплом климате поднебесья. Вряд ли я буду снимать здесь рубашку.
Я всё ещё земная Аза, так что раздеваться? Никогда и ни за что.
Насколько могу судить, я провела на «Амине Пеннарум» почти четыре недели. Я начала понимать кое-что, вспомнив, что мозгами меня не обделили, пусть я и новичок в этом мире. И пусть не пою, как отчаянно хочет Дэй, но умею слушать.
Время от времени рядом с нами появляется другое судно, разгружает наши хранилища, забирает наши «урожаи» в Маганветар – столицу Магонии. Пусть еды хватает, но в рацион для палубной команды – ростре – входят лишь пирожки из птичьего корма.
Конечно, в Магонии нет растений, так что нам не обойтись без грабежей Земли и создания бурь.
Наверху все странности, которые люди видят снизу, обретают смысл. Странные снежные бури, дожди, когда сияет солнце, то, как ветер может налететь из ниоткуда, охватывая полквартала. Суперторнадо. Ураганы. Гигантские грозовые очаги.
Всё дело в Магонии.
Однажды в семнадцатом веке магонийцы собрали в Голландии урожай цветущих тюльпанов, потому что решили, будто цветы съедобны. Осознав, что это не так, магонийские корабли с отвращением выбросили тюльпаны с неба, тем самым немало озадачив бедных жителей Амстердама. Будто лягушачий дождь, только из цветов. Их экономика изрядно пострадала.
(Хотелось бы мне это увидеть.)
Ростре выполняют большую часть тяжёлой работы на палубе и во время сбора урожая. Посещая землю, они опускаются ниже определённой высоты и обращаются из птице-человечьих гибридов в нормальных пернатых.
Ростре знают почти всё, что связано с небом, так что я при первой возможности общаюсь с ними.
Золотистая орлица рассказывает мне историю об исчезновении пассажирских голубей.
– Раньше на горизонте было множество серебристых кораблей с голубями в команде. Мои предки рассказывали, что такие суда доходили до края неба. Но к моему рождению все исчезли. Целая раса уничтожена. Подводники стреляли по ним и ели.
Она, понятное дело, содрогается. Это ж геноцид.
– Подводники пытались убить и моё племя. Наши гнёзда уничтожались, яйца становились мягкими и ломкими, но мы выжили. Переживём и Магонию. Возможно, ты нам поможешь, капитанская дочь.
Я не успеваю спросить, как помочь и что она имеет в виду: орлица улетает. На её когтях блестят цепи. Она тянет «Амину Пеннарум» выше.
Никто не возражает против своих обязанностей и статуса. Весь корабль поёт в унисон.
Призрак – сердцептица Кару – единственный, кто не слушается и осмеливается выбиваться из гармонии.
Что бы там Зэл ни говорила, он всё кричит. Голосом настолько полным боли, муки, одиночества, что у меня глаза наливаются слезами каждый раз, как я его слышу.
Он и сейчас поёт в наступающей темноте.
Несколько шквалокитов подплывают к кораблю и гудят Милекту, который резко сообщает им, что мне всего лишь грустно. Я не ранена.
«Она выплачет бурю?» – спрашивает один из детёнышей, и я чувствую, что они находят удовольствие в моих слезах. Сравнивают их с бурями шквалокитов. Вряд ли они понимают людскую тоску.
– Я даже не плачу, всё нормально, – возражаю я.
Мать-шквалокит смотрит на меня сначала одним глазом, затем другим, ударяя по серой туче перьевыми плавниками.
«Пой», – советует она мне, будто своему детёнышу.
Я хмурюсь. Будто мне нужна ещё одна мать.
