Ника Созонова - Грань
Она запнулась, почувствовав, что выбилась из своей роли, и в голосе ее, помимо негодования, сквозит неприкрытая ревность. Да, моя хорошая, не сомневаюсь: попроси Варька тебя, ты бы ни перед чем не остановилась, наплевала на все правила и инструкции вместе взятые. Но Варежка попросила меня…
Мне было на редкость тошно и горько — из-за слов бывшей жены, из-за обиды дочки, которую она уже завтра забудет (она не умела злиться долго), из-за собственных шкурных колебаний. Равнодушно-тошно и равнодушно-горько.
— Прости меня, я погорячилась. Я не должна была так говорить.
Алиса щелчком отправила окурок в угол. Голос звучал спокойно и ровно — как всегда. Ледяная леди. Железная женщина с проржавелым изнутри лицом…
— Не за что — ты права. Постараюсь наступить на горло собственной трусости и сделать все, что смогу.
Кивнув ей на прощанье, побрел к выходу. Мне нужно было на работу — утром звонил шеф и сообщил, что меня ждет сложный пациент.
2.
У себя в кабинете долго держал руки под струей горячей воды, отходя от стылой мороси, пропитавшей меня насквозь. Над раковиной висело зеркало, и поначалу я отворачивался от него. Но оно притягивало, и, смирившись, встретился взглядом с самим собой. Оказывается, я ощутимо постарел за последние недели. Густая проседь, от которой волосы кажутся пыльными. Морщины у покрасневших глаз и унылых губ. Я словно перенял часть симптомов Варькиной болезни: кожа стала мертвенно-желтой, сухой и потрескавшейся, а щеки ввалились.
Изучение себя нового было малоприятным занятием, но отчего-то затягивало, и оторвал от зеркала меня лишь звонкий зов Любочки: пациент был давно подготовлен, и 'Мадонна' заждалась.
— …Вот и умничка, вот и молодец вы наш, Денисочка Алексеевич…
Фамильярное щебетание ассистентки раздражало. Равнодушно-раздражало.
Любочка все не могла привыкнуть и продолжала бесхитростно радоваться тому, что я стал послушным и неукоснительно соблюдаю инструкции: никаких медитаций — очистка сознания исключительно с помощью липких датчиков (липких пальчиков) услужливой 'Мадонны'. Потихоньку становился машиной, и это было отрадно: машина не чувствует. Стена равнодушия крепла с каждым днем…
Впервые за восемь лет работы позволил себе халтурить: задавал такой режим, чтобы не чувствовать, не ощущать вместе с 'ведомым', но лишь бесстрастно исследовать его память, а затем столь же бесстрастно выносить вердикт.
Так и сейчас: просмотрел кинопленку в багрово-крипичных тонах из жизни
очередного раздавленного судьбой бедняги, сполоснул лицо от прикосновений датчиков, настрочил полстранички отчета, припечатал беспрекословным 'НО'. В последние дни не прибегал даже к помощи джузи — отходить и успокаиваться было не от чего.
Следовало подняться к шефу и выцарапать у него разрешение на контакт с Варежкой. Но сил на изматывающее и муторное мероприятие не было. Несколько раз монотонно и жестко проговорил про себя фразу: 'Нужно добиться контакта с Варькой, чего бы это ни стоило. Я должен, должен, должен сделать это — раз она так хочет'. Но и жесткое самовнушение не возымело эффекта.
— Вот так вот, Турище. Что скажешь?..
Давненько я не разговаривал с другом. Он не замедлил откликнуться:
'Скажу, что тебе требуется серьезная починка, Дэн'.
— Скорей уж — сдача в утиль. А что-нибудь процитировать, по обыкновению?..
'Горло и грудь застилает белесое слабое небо'.
Решил дать себе отдых и не понесся сразу после работы в больницу, а отправился домой, решив выспаться в собственной кровати, горизонтально — впервые за несколько недель.
'Отдых, отдых, отдых', - бормотал по дороге, как мантру. Был уверен, что отрублюсь мгновенно — лишь добреду до постели и вытянусь в полный рост. Я так долго гнал от себя сон, просиживая ночами рядом с Варькой, что он должен был наброситься на меня, словно изголодавшийся пес. Но вышло иначе. Сколько ни ворочался и ни взбивал подушку, сон не приходил — уподобившись отвергнутой раз и не простившей обиду возлюбленной.
Мысли, которые удавалось отгонять днем, обрели настырность и силу. Труднее всего было с воспоминаниями. Все светлое и хорошее, бывшее некогда, воспринималось теперь через призму 'этого никогда больше не будет', и терзало нестерпимо. Я проклинал себя за то, что мысленно уже похоронил Варьку, но ничего не мог с этим поделать. Когда ее не было рядом, когда я не сжимал холодную худенькую ладошку, я думал о ней в прошедшем времени. Видимо, то была психологическая защита: чтобы не реагировать дважды на одно и то же событие. И хотя все было естественно и объяснимо, в этом чувствовалась большая подлость, предательство по отношению к ней.
Помимо мыслей о Варьке меня навязчиво преследовал образ кривлявшейся девочки в метро, точнее, связанная с ним эмоция, которую расшифровал только сейчас — ярая ненависть. За что? За то, что она так непохожа на Варьку — хуже ее, глупее, капризнее — и при этом будет жить долго и счастливо, а моя Варежка — нет?..
— Ты прав, Турище: либо в утиль, либо в основательную починку. Первое предпочтительнее.
Меня охватила острая, как голод, потребность поговорить с другом — не с собственным подсознанием, отвечающим за него, но с живым, реальным. Почему я не вылез из кожи, чтобы его разыскать? Псих-лечебницы в нашем городе все на счету. Прорваться туда, размахивая дипломом мада, — не проблема. Или проблема?..
А что, если покопаться в архиве, разыскать последнее дело, которым занимался Тур, и оттолкнуться уже от этой печки?..
Дав себе строгое задание обязательно разобраться с Туром и поговорить с Карлой о контакте с Варежкой, сумел, наконец, расслабиться. На меня снизошло забытье, перетекшее в сон без сновидений.
3.
Все утро просидел в архиве — благо срочных пациентов не подвалило, и меня никто не дергал.
Выспавшиеся мозги работали относительно быстро и слажено.
Последнее дело, которым занимался Тур, было самым обычным, рутинным. Ни одной зацепки в отчете, которая могла хоть что-нибудь подсказать. Пришлось перелопатить все остальные его дела за тот месяц, что мы не виделись. Мои прилежание и терпение были вознаграждены. За три недели до попадания в псих-лечебницу Тур работал с пожилой пациенткой — явно безумной, но тихой и неопасной. Прилагался подробный отчет, из которого следовало: типичный религиозный психоз. Тетенька явно жила в галлюцинаторном мире — среди ангелов, белоснежных пахучих лилий и трогательных оленят с длинными ресницами.
Меня поразил не сам психоз — доводилось встречаться с подобным (та же недавняя детоубийца, со школьных лет общавшаяся с ангелами), но его описание и вердикт. Описание было не только длинным — в пять страниц, но изобиловало красивостями, совершенно не свойственными лаконичному и скептичному Туру. Встречались цветистые фразы типа: 'Тонкое благоухание разносилось вокруг… пение мелодичных голосов убаюкивало… исполненный блаженством покой'. Липкий словесный сироп, сладкая патока! Диагноз же звучал как 'слабое расстройство психики', допускающее жизнь в домашних условиях, под нестрогим присмотром. Чтобы Турище покривил душой, поставив ложный диагноз, — такого я представить не мог. Под каким кнутом или ради какого пряника? Чем могла 'купить' пожилая полунищая тетенька успешного мада?..
