Мэгги Стивотер - Баллада: Осенние пляски фей
— Уверен.
— Привет, — сказала за моей спиной Ди.
Невольно всплыли ее слова: «Я вспомнила Люка, как он целовал меня».
Я мрачно взглянул на Пола, надеясь, что он прочтет в моем взгляде «спасибо, что предупредил», и поднялся, сунув руки в брюки, чтобы стать к ней лицом.
— Привет, Пол, — сказала Ди. Пол смущенно опустил глаза. — Можно мы с Джеймсом минутку поговорим?
— Я жду маму, — пробормотал я, ощущая, как желудок сворачивается в тугой комок. Мысли путались. Смотреть на Ди было больно.
— Я знаю. Моя мама сказала, что передала с ней вещи. Она — моя мама, не твоя — мне позвонила: мол, слышала по радио объявление о заторах на дороге, поэтому я знаю, что она еще не скоро приедет. Я сейчас про твою маму… — Ди чуть пожала плечами и выпалила: — Вот я и приехала на церковном автобусе — решила предупредить тебя, что она опаздывает.
— Я подожду здесь, — предложил Пол.
— Спасибо, товарищ, — саркастически произнес я. Ну хоть будет кому передать маме мой прах, когда Ди испепелит остатки моего самоуважения. Мгновение я обдумывал, могу ли я сказать «нет». — Ладно, пойдем.
Пол состроил мне печальную гримасу, и я пошел по тротуару вслед за Ди. Мы шли в гору по направлению к центру Гэллона. Она молчала. Я увидел через квартал музыкальный магазин Эванса-Брауна. Интересно, там ли волынщик Билл? А может, когда меня нет, он исчезает, как Нуала? Я смотрел в витрины, наблюдая, как растягиваются и сжимаются наши отражения. Сунув руки в карманы, опустив плечи… одинокий остров, до которого без лодки не добраться.
— Я ужасно себя чувствую, — наконец сказала Ди.
Это прозвучало эгоистично. Наверное, она поняла, потому что поспешно добавила:
— Я плохо с тобой поступила. Я… я каждую ночь плачу, когда думаю о том, что все между нами испортила.
Я промолчал. Мы проходили мимо магазина мужской одежды. В его витрине красовались головы-манекены в шляпах, и на мгновение мое отражение оказалось одетым в котелок.
— Я… мне так жаль… Я не хочу, чтобы между нами все было кончено. Со мной что-то неправильно…
Она еще не плакала, но в голосе слышалась дрожь. Я смотрел на трещины в асфальте. Там колонной маршировали муравьи. Интересно, к дождю? Мама когда-то рассказывала, что муравьи ходят по прямой, чтобы оставлять следы из запахов, ведущие к дому. Чем плотнее колонна, тем сильнее запах. Тем легче вернуться.
Ди внезапно остановилась, дернув меня за руку:
— Джеймс, пожалуйста, скажи что-нибудь. Пожалуйста. Мне… мне непросто было решиться. Скажи хоть что-нибудь!
В голове толпились слова, но я не мог их произнести. Я видел резкие очертания букв, сотни символов, составляющих слова, которые нужно записать. Ди до боли сжимала мою руку и смотрела на меня глазами, в которых уже блестели слезы, а я стоял, не в силах вымолвить ни слова.
И все-таки нужно было говорить. Когда наконец мне это удалось, я сам удивился, как ровно звучит мой голос и как связно ложатся фразы. Как будто мною завладел всезнающий беспристрастный рассказчик, который делает объявления для широкой публики.
— Я не знаю, что сказать, Ди. Я не знаю, чего ты от меня хочешь.
А потом, внезапно, я понял, что надо сказать, и слова засверкали в голове, стремясь вырваться наружу: «Ты сделала мне больно. Чертовски больно. Ты стоишь, держишь меня за руку, а я умираю. Ты просто меня используешь? Разве я для тебя так мало значу? Я нужен просто, чтобы заполнять пустоты, да?»
Я молчал.
Правда, Ди смотрела на меня так, будто все слышала, и я даже напрягся, вспоминая, не говорил ли я вслух. Она отвернулась, посмотрела на пустой тротуар, потом на собственные ноги, словно черпая храбрость от потрепанных ботинок «Док Мартенс».
— Я хотела тебе сказать, что он мне очень нравился. Люк.
— Очень нравился, — повторил я тусклым недоверчивым голосом, даже не пытаясь изменить интонацию.
— Ну хорошо. Я любила его. Я не хотела тебе говорить. Чувствовала себя виноватой, хотя мы просто друзья. — Ди долго колебалась; я не стал ей помогать. — Мне очень тяжело с тех пор, как он… ушел. Я знаю, что никогда больше его не увижу, и знаю, что нужно его забыть. Я чувствую себя так, будто я выбираюсь из огромной ямы и хватаюсь за что угодно… Я схватилась за тебя, хотя не должна была этого делать.
Она подняла глаза, уже плача, и я понял, что, как всегда, сделаю все, что она попросит.
— Пожалуйста, Джеймс. У меня в голове сейчас полная неразбериха. Ты — мой самый-самый лучший друг, я боюсь потерять и тебя тоже.
— Не знаю, смогу ли я, — произнес я.
Говорить правду было приятно.
Через мгновение до нее дошло. Она закрыла лицо рукой и горько разрыдалась, как плачут люди, которые доведены до того, что им просто плевать, кто видит их слезы.
Я не мог на это смотреть.
Я взял ее за плечо и притянул к себе. Я обнял ее, почувствовал знакомый свежий запах ее шампуня, и он, как машина времени, перенес меня в бесчисленное количество других объятий, в те долгие годы, когда еще не было Люка, когда ей нужен был только я. Склонив голову, я наблюдал за отражением нашего объятия в витрине. «Пожалуйста, не думай о нем сейчас».
— Я не думаю, — прошептала Ди и уткнулась лицом мне в плечо, заливая мою футболку слезами.
Я не знал, помогаю ли я Ди выбраться из ямы или она тянет меня за собой на дно.
— Да, я сумасшедшая, — тихо сказала она. — Только не бросай меня, Джеймс, ладно? Пусть после лета пройдет побольше времени, и, может быть, мы попробуем еще раз. И все получится.
Трудно было понять, имеет ли она в виду дружбу, или еще один поцелуй, или просто возможность дышать. Я вообще ничего не понимал — все силы уходили на то, чтобы ей поверить. Я обнимал ее, прижимая руку к ее волосам и преисполняясь уверенности, что она снова причинит мне боль.
Нуала
О, что это со мною? В горле ком,
во рту нектара сладость и пчелиный яд,
влюбленный разум грезит об одном:
о форме рук твоих, о том, что говорят
твои лишь губы.
Вспоминая тот день, я думаю о том, что можно было предпринять, чтобы Элеонор не поняла суть моих чувств к Джеймсу. Воображаю, как бы я могла сделать так, что она меня вообще не увидела бы. Или уж если не было возможности спрятаться, по крайней мере, я должна была найти способ скрыть то, что между нами происходило.
Джеймс сидел вместе с круглолицым на остановке. Дурочка Ди вернулась в школу — утомилась, мучая Джеймса, и теперь хотела прилечь. Оказалось, что круглолицый умеет показывать фокусы; он развлекался тем, что заставлял скрепки появляться и исчезать у него в руках. Я легко рассмотрела его приемчики, но, должна признать, он был неплох: показывал фокусы непринужденно и небрежно, как будто говоря: «Ну конечно, магия существует».
