Дэвид Коу - Правила возвышения
Первый советник повернулся и пошел прочь, но на сей раз Гринса не последовал за ним.
— Такие, как он, не просят помощи у таких, как мы, — раздалось позади него.
Гринса обернулся и увидел Трина и Кресенну, которые стояли у него за спиной. Он не слышал, как они подошли.
— Мы такие же, как он, — сказал Гринса с неожиданной для самого себя горячностью.
Трин ласково улыбнулся:
— Нет, друг мой, мы не такие. Мне казалось, ты уже должен был понять это.
Гринса попытался улыбнуться в ответ, но безуспешно.
— Наверное, я слишком тупой.
— Возможно. Или просто не хочешь отказываться от надежды. В этом нет ничего зазорного.
— Спасибо, Трин, — сказал Гринса, обескураженный неожиданной добротой толстяка.
— Я сейчас иду к себе в гостиницу, — сказал Трин. — У меня есть бурдюк вина, который я с удовольствием распил бы с кем-нибудь. — Приподняв бровь, он посмотрел сначала на одного, потом на другого своего спутника.
Гринса взглянул на Кресенну и увидел, что она застенчиво улыбается ему.
— Ах, я не подумал, — понимающе сказал толстяк. — Отлично. Оставляю вас вдвоем. Постарайтесь выспаться. Завтра предстоит тяжелый день.
С минуту Гринса и Кресенна стояли в лунном свете, глядя вслед Трину. Потом они посмотрели в глаза друг другу.
— Пойдем прогуляемся, — сказала Кресенна, все так же улыбаясь. — Я ведь впервые в Керге.
Они пошли прочь от храма и от замка, обратно к рыночной площади. Из центра города по-прежнему доносились звуки музыки, и Гринса не сомневался, что она будет звучать до самого рассвета. Это была первая ночь ярмарки в Керге. Мало кто собирался спать сегодня.
— Ты беспокоишься о сыне герцога. — Это прозвучало как утверждение, но Кресенна посмотрела на него вопросительно.
— Да. Я сказал правду: с мальчиком трудно разговаривать, и он вспыльчив. Но чтобы наброситься с кинжалом на своего вассала… — Гринса умолк и потряс головой.
— Надо полагать, это было пророчество из ряда вон.
Он кивнул:
— Вот именно. Не уверен, что я отреагировал бы иначе.
— Правда? — с удивлением спросила она. — А что он увидел?
Гринса смерил девушку взглядом:
— Ты же знаешь, я не могу рассказать тебе.
Она на миг встретилась с ним глазами и тут же потупила взор.
— Конечно. Извини, я не подумала.
— Все в порядке.
Кресенна казалась сейчас очень юной; ее нежная кожа почти сияла в свете лун и уличных факелов. Легкий ветерок шевелил ее волосы, и она откинула тонкую прядь со лба. Гринса хотел остановить девушку прямо здесь, на улице, обнять и поцеловать. Но вместо этого повернулся и пошел вперед.
— Ты все время молчала там, в трактире, — сказал он. — Мы с Трином слишком много болтали?
Кресенна издала короткий смешок:
— Вовсе нет. Я с огромным удовольствием слушала ваши истории о ярмарке. Пока не пришел тот человек.
— Фотир?
— Да. Думаю, тебе не стоит впутываться в эту историю.
Гринса кивнул:
— Ты права. Порою кажется, что разногласия между кирси еще труднее уладить, чем раздоры между королевствами Прибрежных Земель.
Кресенна кивнула:
— В Везирне было то же самое.
— Но это глупо. — Гринса потряс головой. — У нас слишком много общего, чтобы враждовать между собой.
— Возможно. Но междоусобия кирси так же стары, как королевства и измена Картаха.
— Междоусобия кирси?
Кресенна покраснела и отвела взгляд.
— Так говорят на Везирнийской Короне.
— По-моему, удачное выражение. А поступок Картаха там по-прежнему называют предательством?
— Некоторые.
— Ты только что назвала.
Девушка улыбнулась, но с горечью:
— Мой отец считал Картаха предателем. Я говорю так скорее по привычке, нежели по чему-то еще.
Гринса не очень поверил Кресенне, но продолжать этот разговор не стоило. Обсуждать с кирси предательство Картаха было все равно что спрашивать инди, придерживается ли он Старой Веры или следует Путем Ина. Большинство кирси в Прибрежных Землях считали Картаха изменником, человеком, предавшим свой народ в самое тяжелое время за несколько слитков золота. Но некоторые, в том числе Гринса, думали иначе.
Войны кирси все равно окончились бы плохо для завоевателей, независимо от поступка Картаха. Это было совершенно очевидно к тому времени, когда он заключил сделку с военачальниками армии инди. Шествие кирсийских войск по Прибрежным Землям удалось остановить, и между двумя народами началась жестокая война на истощение, победу в которой в конечном счете все равно одержали бы защитники Прибрежных Земель, много превосходившие противника численностью. Перейдя на сторону инди и научив их бороться с магией кирси, чтобы положить конец войне, Картах спас десятки тысяч жизней.
Старинная пословица кирси гласила: «Путь предателя одинок». Как и следовало ожидать, кирси прокляли Картаха. Но он не стал своим и среди инди. Они заплатили ему и предоставили убежище, как обещали, но до конца жизни он остался изгоем, никем не любимым и всеми презираемым.
Даже после смерти, даже после многих веков мирного сосуществования двух народов Картах оставался самой одиозной исторической личностью для кирси. Инди же почти забыли о нем. Большинство беловолосых вообще избегало вести разговоры о Картахе, особенно в присутствии инди. Но его предательство лежало в основе почти всех разногласий, которые с тех пор разделяли народ кирси. Конечно, именно в этом крылась причина враждебного отношения Трина к Фотиру. Люди, ненавидевшие Картаха, считали, что кирси, служащие при дворах правителей Прибрежных Земель, совершают такое же предательство изо дня в день.
Нельзя сказать, что Фотир и прочие кирси, занимавшие столь же высокое положение в обществе, простили Картаха. Напротив, многие из них ненавидели его не менее люто, чем Трин. Но в своем влиянии они видели средство упрочить положение кирси в северных землях, помочь соплеменникам стать чем-то большим, нежели просто покоренный народ.
Признавая поступок Картаха мудрым и в известном смысле даже благородным, Гринса все же не мог бесповоротно принять какую-либо сторону. В негодовании мужчин и женщин, разделявших чувства Трина, таилась серьезная опасность, которая в последнее время стала обретать пугающе отчетливые очертания. Однако в благоразумии людей, подобных Фотиру, было что-то оскорбительное. За девять веков, прошедших после нашествия кирси, соплеменники Гринсы так и не сумели смириться со своим поражением.
Некоторое время Гринса и Кресенна шли молча. Ей явно было неловко, и ему тоже, но он никак не мог придумать, что сказать.
