Моранн Каддат - Сказания о Хиль-де-Винтере
Теперь каждая минута, проведенная на дубе том, казалась девушке вечностью. Она чувствовала, что еще немного — и быть может, она даже поседеет. Экзерсисы волколака, ни в прозе, ни в стихах, она больше не высмеивала; а просто занялась рассматриванием всего, что ее окружало.
Сухое дерево неподалеку — вот то, что нужно, решила она. Древо густо сплелось своими мертвыми ветвями с зеленеющими кронами соседних деревьев, а еще в сухостое чернело дупло. То, что нужно!
Като не курила, но настолько боялась Тьмы, что всегда носила с собой спички. Вот и теперь на эти маленькие волшебные палочки, обмакнутые с одного конца в бурую серу, была вся надежда. Като отломила сучок с дерева, на котором спасалась от демонов, и попыталась его поджечь. Кусочек древесины шипел, изрыгал пену, но загораться не хотел ни в какую. Девушка сокрушенно вздохнула, оторвала клочок от своей блузы и подожгла его. Прицелилась.
Мимо. Полыхающий клочок ткани не долетел до цели. В следующий раз Като была умнее. Второй горящий кусочек кофты она обернула вокруг ветки и…попала.
— Эта пироманка хочет поджечь сухое дерево, — догадался один из волколаков.
— Долго же ей ждать придется, — злорадно усмехнулся второй.
А Като даже рассмеялась, глядя, как в дупле разгорается кусочек материи, а вместе с ним — ее надежда на спасение.
Но недолго длилось ее счастье. Огонь потух, и сухое дерево так и не занялось пламенем. Волколаки засвистели, засмеялись жутким смешком, полузвериным, получеловеческим.
Третий кусочек приютившего ее в своей кроне дуба не долетел до цели, четвертый тоже мимо, зато пятый попал в яблочко, то есть в дерево, которое, крайне неохотно, но все же начало дымиться. Послышалось легкое потрескивание.
Волколаки раздосадовано заскулили.
Прошло не менее полчаса, прежде чем дерево стало похожим на огромный, горящий во тьме факел. Пламя перекинулось на сухую ветошь на земле, на соседние деревья, но Като пока и не думала покидать своего осажденного хищниками убежища.
— Пошли отсюда, — коротко рыкнул серый волколак, глядя, как огонь ползет к нему по земле, пожирая прошлогодние сухие листья и превращая лесную подстилку в сплошной огненный ковер.
Дуб, на котором сидела Като, начал уже заниматься пламенем, прежде чем волколаки скрылись из виду. Уходя, они все время оглядывались, в надежде, что она спрыгнет вниз. Но Като не спешила.
Полыхали уже все деревья на поляне, воздух наполнился дымом, гарью и треском горящей древесины. И только когда у нее глаза начали слезиться от дыма, и она почувствовала запах тлеющей одежды и волос, девушка прикрыла лицо плащом и спрыгнула вниз, прямо в горящую траву.
Продвигаться было неимоверно трудно, а шла она против ветра. Ее одежда и сама она покрылась сажей и пеплом, сверху то и дело сыпались горящие кусочки коры, ветви. Неподалеку с отчаянным скрипом упало целое дерево. Като на ходу спрятала лук и колчан с единственной стрелой под начинавший уже тлеть плащ. Становилось трудно дышать, почти ничего невозможно было рассмотреть из-за наполнившего воздух пепла, и со всех сторон Като обдавало жаром, словно из раскаленной печи.
Ветер вдруг переменился, и пожар огненными языками начал прокладывать себе путь в другую сторону, а наша пироманка так и брела вперед, не разбирая пути, ступая по раскаленной земле, припорошенной золой и пеплом, и не убирала рук от лица, чтобы защитить глаза.
Именно в таком виде ее узрел Гард. Весь в мыле, он кружил вокруг пожарища. Но как только он заметил ее, бредущую, словно зомби, с горбом из колчана и лука за спиной — то даже испугался — что случилось с этой гадкой девчонкой? Цела ли она? Ее лицо — почему она прикрывает его?
— Като! Я здесь! У тебя… немного волосы обгорели…и твоя одежда, — когда он бежал сюда, он готовил много едких и колких слов в ее адрес, но сейчас, взглянув на нее, в истлевшем плаще, с пепельными разводами и ожогами на руках, он почувствовал, как внутри у него все сочувственно сжалось. — Что случилось? Это ты подожгла лес?
Като не смогла ничего ответить, в горле неимоверно першило, а перед глазами все стоял вид зажаренных на вертеле человеческих ребрышек, заботливо поливаемых вином опрятной кухаркой в белом чепчике…
Убедившись, что девушка цела, кот затрусил в сторону найденной им хижины, и Като последовала за ним. О завтраке-обеде-ужине, а также их утренней ссоре никто и не вспомнил.
Эта странная девушка, в одиночку справившаяся со стаей демонов-оборотней и вышедшая из самого эпицентра лесного пожара, о чем Гард, конечно, не знал — она вдруг разрыдалась. Опустилась на вышедший из почвы придорожный валун и залилась слезами. Так, что скоро лицо ее стало похожим на томатную пасту, к которой примешивались пепел, слезы и сопли.
Будучи в человеческом обличье, пользуясь своим мужским обаянием, Гард, несомненно, обнял бы ее. Возможно, это бы даже ее утешило. Но теперь — все, что ему оставалось, это слова. Глупые, штампованные — что обычно говорят в таких ситуациях. Только вот пока девушка не проревелась и сама не вытерла лицо запачканным землей и пеплом рукавом — о том, чтобы подняться и идти дальше, к хижине, — об этом не было и речи.
Ноктурнус, по меркам Северных равнин, происходил из зажиточной семьи, и все же лично пас табун лошадей. Два его старших брата и отец были охотниками, и по очереди оставались в доме на хозяйстве, а он, «младший растяпа», как называли его братья, занимался исключительно лошадьми.
Он пас их на посевных пастбищах недалеко от дома, потому что отец беспокоился за него и не разрешал пропадать по нескольку дней.
Ноктурнусу тяжело было уследить за табуном в несколько десятков голов с жеребятами, но отец наотрез отказывался нанимать помощника-пастуха. Он считал, что хороший конюх, каким он в будущем видел Ноктурнуса, должен уметь управляться с лошадьми в любой ситуации.
И Ноктурнус, худо ли бедно ли, до сих пор справлялся со своей задачей. Пока одно происшествие не поставило под сомнение его навыки пастуха.
Поздним вечером он гнал табун домой, окликая поименно, собирал лошадей, постоянно пересчитывая, не давая им разбрестись и продолжить пастьбу. Но, странное дело, лошади и не желали пастись; они сами сбивались в кучу и торопливо шли по направлению к дому, время от времени переходя на торопливую рысцу. Животные заметно нервничали, пряли ушами, часто оглядывались и испуганно ржали, как никогда быстро переходя вброд мелкую речушку по пути. Они беспрестанно оборачивались и прибавляли шаг, боясь идти в хвосте табуна, словно чуяли за собой преследователя.
Насколько Ноктурнус помнил, такого с ними никогда раньше не случалось. Он заподозрил, что за табуном увязался хищник, и ему самому стало не по себе, ибо кроме перочинного ножика оружия при нем не было.
