Тирсо Молина - Дон Хиль Зеленые штаны

Вот Сеговийский мост пред нами,
А там, за ним, уже Мадрид. Пора забыть Вальядолид
С его зелеными садами,
И Эсполон*, и улиц вязь,
Галеры на Эсгеве* синей,
Что прочь несет в своей стремнине
Всю накипь города и грязь.
Ее заботливые воды
Бессонно чистоту блюдут:
Так инквизиционный суд
От примесей блюдет породу.
Приведены сюда бедой,
Глядим сейчас на мост огромный,
Вознесшийся на этой скромной
Скорей речушкой, не рекой.
То Мансанарес. Он струится
Под арками моста внизу,
Напоминая мне слезу,
Что, одинокая, сочится
Из многих неподвижных глаз…
Но я хотел бы знать причину,
Донья Хуана, что в мужчину
Внезапно превратила вас.

Кинтана, друг, имей терпенье!

Пять суток, проглотил язык,
Скитаюсь с вами я, старик.
В тот понедельник — помню день я —
Вы, доверяя мне во всем,
За вами следовать велели,
Не объяснив причин и цели.
Осиротел ваш отчий дом:
Вы были в нем зеницей ока
И вдруг исчезли без следа.
За вами — для чего? куда?
Бреду и я, а вы жестоко
Ни слова мне. Я обещал
Не задавать вопросов тщетных
И тайн не вырывать заветных.
Пять суток я как пень молчал
И шел за вами, как лунатик,
Предполагал, считал, гадал
И пальцем в небо попадал,
Как настоящий математик.
Так отомкните же уста,
Недоумение рассейте,
Мои седины пожалейте!
Ведь, надо думать, неспроста
С собою взяли вы Кинтану:
Боялись вы опасных встреч
И знали: вашу жизнь беречь,
Как неусыпный страж, я стану.
Сеньора! Хочет вам помочь
Ваш преданный телохранитель,
Чтоб опечаленный родитель
Увидел невредимой дочь.
Прошу: имейте состраданье
К тому, чьи думы лишь о вас.

Тебя взволнует мой рассказ.
Так слушай же.

Я весь вниманье.

Месяц минул и второй
С той поры, как в пестрый шелк
Был одет апрелем юным
В праздник Пасхи голый дол.
Как всегда, вальядолидцы
Вышли погулять на мост
(Мужем и женой Ансурес
Некогда он возведен) *.
Я гуляла беззаботно
Вместе с шумною толпой;
Там я душу потеряла,
Там рассталась я с душой.
Мимо церкви Виторийской
Шла — и беззащитный взор
Вдруг Адониса приметил…
Не одну Венеру — сто
Он пленил бы, в сотне
Марсов Ревность бы к себе зажег…
О его глаза споткнулась
Я, как будто о порог,
И навеки завладела
Сердцем грозная Любовь,
Повелительница смертных.
Сразу же заметил он,
Как дрожу я, как шатаюсь,
И, склонившись предо мной,
Сдернувши с руки перчатку,
Этой мраморной рукой
Поддержал меня и молвил:
«О мой ангел неземной!
Вам ли следовать примеру
Духа, сеющего зло?»
Он унес мою перчатку,
С нею душу он унес…
Раньше знала я: в апреле
Долго ночь не настает,
Но как миг мелькнул тот вечер:
У любви особый счет.
Красотою совершенной
Приковал он робкий взор,
И его очарованье,
Словно яд, струилось
В кровь. Солнце, завистью объято,
Траурной оделось мглой,
Чтоб не слышать, как прощался
Этой ночью он со мной,
У моей кареты стоя.
Было все в речах его:
И сомненье, и томленье,
Стон печали, страсти зов
Рвущийся из сердца в сердце
Слов стремительный поток.
Скифией ушла из дому
Троей я пришла домой*.
Вспомни молодость, Кинтана,
Вспомни все — и ты поймешь.
Глаз в ту ночь я не сомкнула —
Мнилось мне, на небосвод
никогда не выйдет солнце
В ореоле золотом.
С синевою под глазами
Встала я; молчал наш дом,
Погруженный в сон глубокий;
Дверь открыла на балкон,
Обмерла и задрожала:
Ждал внизу, недвижный, он.
На меня с тех пор осаду,
Как на крепость, он повел:
Ночью музыка звучала,
Письма приходили днем.
Письма, музыка, подарки…
Но расплаты час пришел:
Двух лишь месяцев достало _
Пала крепость, враг пленен,
Сломлено сопротивленье,
Выигран неравный бой
Дон Мартином де Гусманом.
(Это он, Кинтана, он,
Ты его, конечно, знаешь.)
Сколько было страстных слов,
Сколько было нежных жалоб!
Клятвы расточал, как мот,
Исполнял он их, как скряга.
Пролетели дни стрелой,
Все узнал отец Мартина,
И тогда-то грянул гром;
И гроза разбушевалась
Над моею головой.
Знаменит мой род старинный,
Но, к несчастью, разорен,
А старик на целом свете
Только золото и чтит.
В одряхлевшем сердце алчность,
Как змея, свилась в клубок.
Не хотел он, чтоб женился
Сын его, Мартин, на той,
Что семидесяти тысяч
За собой не принесет.
В это время от дон Педро
Получает он письмо:
Тот, старинной дружбой движим,
Прочит за Мартина дочь.
«Да» — сказать старик боится,
«Нет» — сказать ему невмочь:
Вдруг, измену обнаружив,
В суд подам я на того,
Кто нарушил слово чести;
Грех Мартина, свой позор
Захочу предать огласке!
Как тут поступить? И вот
Дон Андрес изобретает
Хитроумнейшую ложь,
Чтобы сбить меня со следа:
Сына шлет в Мадрид тайком;
Нет отныне дон Мартина,
Есть дон Хиль де Альборнос.
А отцу Инес, дон Педро,
Пишет старый лис письмо,
Что связал себя с Хуаной
Де Солис его сынок —
Незавидною невестой,
Без дублона за душой.
Но уж если так безумен
Легкомысленный щенок,
Вместо сына посылает
Он дон Хиля. Этот дон
Родовит, богат, приятен,
Молод и хорош собой.
Жадностью к деньгам научен,
Дон Андрес расчислил все.
Сын покорно согласился…
Не простясь, уехал он,
И сейчас же в это сердце
Подозрение впилось,
Многоглазое, как Аргус,
И, как рысь перед прыжком,
Чуткое. Тогда на помощь
Золото ко мне Пришло
Золото и два алмаза.
И открылись предо мной
Человеческая низость,
Беззастенчивое зло…
Слишком поздно поняла я
Хрупкость клятв и лживость слов!
В силу, дерзость и отвагу
Обратились с этих пор
Слабость женская и робость:
Не боюсь я ничего,
Ибо тот силен безмерно,
Кто бедой к стене приперт.
Я, твоей опеке вверяясь
И надев наряд мужской,
Смело в плаванье пустилась.
Верю твердо: утлый челн
Тихой гавани достигнет
Знаю, что Мартин живет
Вот уже два дня в Мадриде.
О Кинтана! Строгий счет
Сердце, отдыха не зная,
Всем шагам его ведет!
Чтоб Инес пленить, изменник
На себя наводит лоск;
Чтоб дон Педро одурачить,
Сеть из небылиц плетет.
Пусть! Препятствием я встану
На его пути кривом:
Я капкан поставлю зверю,
Птицу заманю в силок,
Обведу его вкруг пальцев
И верну на путь прямой.
Вылечит его безумье
Хитростей моих настой.
Он меня узнать не сможет
В этом облике мужском,
Но, боюсь, обман раскроет,
Если будешь ты со мной.
Поезжай пока в Вальекас,
Там найди себе жилье, —
Это близко от Мадрида.
Ты получишь письмецо
С кем-нибудь из хлебопеков
Иль разносчиков.