Ксения Медведевич - Сторож брату своему
— Ну-уу? Отвечай, сын падшей женщины!
Наместник затрясся и снова упал лицом в ковер.
И глухо прошептал:
— Тарику служат страшные силы, о мой халиф. Наши жизни дозволены для нерегиля, а он, клянусь Милостивым, из существ жестокошеих, преграждающих дороги и отнимающих жизни!..
Аль-Амин неуютно поежился. И тихонько спросил:
— Это ты про кого, Шамс? Мы же в городе! Разве стены Фейсалы не хранят жителей от джиннов из скал?
К наместнику на четвереньках подполз оборванец и стукнулся лбом об ковры:
— О солнце и надежда верующих!
Аль-Амин узнал просителя — давешний проводник-парс, якобы не знающий ашшари.
— Дозволь рассказать тебе страшную и правдивую историю!
Халиф сглотнул и кивнул.
— Я простой проводник при караванах, тяжким трудом зарабатывающий на жизнь. Да буду я жертвой за тебя, о мой халиф, но когда в прошлый раз ты изволил спрашивать меня о деревцах на дороге, я не мог тебе ответить из опасения за свою жалкую жизнь…
— Ну-ка, ну-ка, рассказывай, — пробормотал аль-Амин и, ежась, натянул на плечи одеяло.
— У этих деревьев нечестивые язычники приносят жертвы джиннам-силат. Клянусь Всевышним, да отсохнет мой язык, если я лгу! — и парс ударил себя кулаком в рваную грудь. — А я — из верующих ашшаритов, о мой халиф! Моя стойкость в благочестии известна всему городу! Не так ли, о благородный потомок Бану Микал?
Наместник усиленно закивал.
— Так вот, о мой халиф, в последние дни отродья тьмы распоясались совершенно! Позавчера женщина Аматулла, известная как колдунья и ворожея, перенеслась в свой дом прямо на спинах джиннов! Двое верблюжатников из моих рабов обличили ее, а сегодня по приказу Тарика несчастных схватили и повесили на площади перед Пятничной масджид! А меня свирепый нерегиль приказал отыскать и тоже вздернуть! Нас обвиняют в разбое, но благородный наместник подтвердит — я честный человек, правоверный и преданный халифу!
Ибн Микал снова закивал головой.
— Защити меня от колдунов и тварей из скал, о солнце веры! К твоему справедливому суду и защите прибегает бедный Джавед, не скопивший за всю жизнь и трех ашрафи! Всевышний знает, сколько я раздаю по пятницам милостыни!
И парс, заливаясь слезами, снова ударил себя в грудь кулаком.
— Ужас какой у вас здесь творится, — ошалело пробормотал аль-Амин. — Сначала мне говорят, что нерегиль убил аждахака! Более того, привез голову дракона и выставил на базарной площади! А теперь я узнаю, что здесь живут колдуны, летающие на джиннах! Чего только не услышишь в окраинных, пограничных землях…
И подскочил на месте:
— Ну и что же мне делать?
— Защити нас, о халиф! Иначе всех нас сожрут ненасытные джинны! К тому же, позавчера, как раз, когда колдунья вернулась в город, мы нашли в скалах растерзанное тело юноши. Верблюжатники поспрашивали людей знающих, рассудительных — а они ответили, что это наверняка невольник из твоего каравана, о мой халиф!
Аль-Амин почувствовал, как у него отливает от лица кровь и немеют губы:
— Ч-что?..
Один из коленопреклоненных неверных — благообразный старец с седой бородой — подполз поближе и, глядя в пол, почтительно проговорил:
— Я лекарь, о повелитель, но даже мне страшно было глядеть на изуродованное тело — некогда прекрасное и дарившее наслаждение взглядам. Джинны растерзали несчастного на мелкие части, но мне удалось найти вот это, о мой халиф. Возможно, ты узнаешь эту вещь…
И дрожащая старческая ладонь поднялась вверх. На ней лежала рубиновая серьга. Та самая, которую он, Мухаммад, вынул из своего уха и вдел в ухо Джамилю — в их первый вечер.
Аль-Амин охнул и медленно прикрыл лицо рукавами.
Вокруг сдержанно всхлипывали.
— Спаси нас, о повелитель! — застонал кто-то.
Халиф сжал зубы, шмыгнул носом и снова поднялся на ноги.
— Ну что ж, — процедил он. — Раз так… Раз так…
И резко отмахнул рукой:
— Колдунью со всем семейством схватить и казнить!
Наместник поманил пальцем, из-под занавеси тут же выполз катиб с чернильницей на запястье, бумагой и каламом в руке. И принялся быстро-быстро писать.
— Человеку по имени Джавед выдать двести динаров награды за храбрость и преданность! А также выписать охранную грамоту-аман, возвещающую, что он и его люди находятся под покровительством эмира верующих!
Парс разрыдался и благодарно заколотился лбом об пол.
Аль-Амин возбужденно потоптался и вскинул руку:
— Вот еще что! Передайте знатным людям Фейсалы, что сегодня вечером я позволю подданным лицезреть меня! Шамс! — рявкнул он на наместника, и тот покорно рухнул вниз лицом. — За ужином я желаю есть… пищу!!! — это слово аль-Амин проревел, да так, что за окном перестали чирикать глупые птицы.
Переведя дух и с удовольствием оглядев склоненные затылки, халиф продолжил:
— Я сказал, заметьте, пищу — а не отвратительные помои, которыми вы тут меня пичкали. И я желаю пить вино. Много вина. Да, вот еще. Шамс, подбери мне виночерпия. Посмазливее…
Издевательски ухмыльнувшись, аль-Амин потер ладонью о ладонь. И, кривясь от злости, — в груди сладко посасывало, он уже предвкушал вечернюю расправу, долго лелеемую, выпестованную в холодные ночи месть, — халиф завершил свою победную речь:
— А… нерегилю… — от ненависти даже голос сорвался, — нерегилю передайте, чтобы не покидал покоев и ждал моих распоряжений. Возможно, я захочу его увидеть… во время ужина.
И аль-Амин не смог удержать сияющей ненавистью, злой ухмылки.
вечер того же дня
…— Мой повелитель — зерцало мудрости и свет добродетели, — улыбаясь, точил мед ибн Дурайд, — но пусть он не прогневается на своего дурного раба за совет: в отношении нерегиля здесь, в Фейсале, было бы благоразумно проявить осторожность…
Аль-Амин лишь презрительно хмыкнул, подставляя стоявшему за спиной кравчему большую чашку.
Вино ударило в полукруглое дно пиалы тугой струей и вишнево вспенилось. Шамс ибн Микал приставил к халифу собственного виночерпия, и аль-Амин, поглядывая на разрумянившегося мальчика, чувствовал — его гнев тает, как шербет под лучами солнца. Воистину, наместник Фейсалы заслуживал прощения, и даже награды — ибо щедрость похвальна между людьми и угодна Всевышнему.
Юный невольник поймал взгляд Мухаммада и зарделся еще больше. Полные губы на идеально округлом, нежно-смуглом лице приоткрылись, влажно заблестели зубы и — о миг счастья! — показался блестящий мягкий язык. Каштановые локоны выбивались из-под кипенно-белого тюрбана, миндалевидные карие глаза затенялись длиннейшими ресницами, тонкие длинные пальцы поглаживали ручку хрустального кувшина. Мальчика звали Экбал — что на фарси значило «счастье». Аль-Амин не сомневался, что его счастье близко, а имя пахнущего розовым маслом красавца обещает ему роскошную ночь.
