Ксения Медведевич - Сторож брату своему
На самом деле, шея у Буги не гнулась — слишком коротка была для поклона — и тюрку пришлось нелепо присесть. Махнув рукой воинам, он выпятился из дверей.
В пиршественном зале стало очень тихо. Даже певички съежились и сидели испуганной стайкой, прижимая к себе лютни.
Аль-Амин с удовлетворением оглядел умолкших гостей. Люди отводили глаза, неловко поигрывая чашками или концами поясов. Шамс ибн Микал сидел теперь прямо, очень прямо, опустив враз осунувшееся лицо и ни на кого не глядя. Ага, боитесь, суки… Боии-иитесь… И правильно делаете. Он им сейчас покажет «господина». Он им сейчас покажет, кого они должны слушаться, чьи приказы исполнять.
И заодно покажет, что совсем не боится! Не боится чудовища, от одного имени которого они обмирают!
— Играйте! — крикнул он лютнисткам.
Те испуганно застреляли густо подведенными глазами. Жалобно тренькнула случайно задетая струна.
— Я сказал, играйте! — рявкнул аль-Амин.
Музыкантши робко потянулись к инструментам.
Тут со стороны галереи раздался топот подкованных сапог. Певички пискнули и сбились в пеструю кучку.
Буга вперся в арку, наполовину заполнив ее собой:
— Исполнено, мой повелитель!
И сдвинулся в сторону. Нерегиль стоял у него за спиной, в длинной белой накидке-биште, безоружный и на вид совершенно спокойный. Он смотрел прямо перед собой — и ни на кого в отдельности. Даже на него, аль-Амина, не смотрел. Ну-ну…
— Подойди, — аль-Амин придал голосу суровость и легонько пошевелил пальцами, словно бы подманивая нерегиля к себе.
Не дойдя до ковра, на котором сидел халиф, пяти этикетных шагов, Страж опустился на пол и склонил голову в полном церемониальном поклоне.
Развалившись на подушках, Мухаммад снова лениво пошевелил перстнями:
— Я смотрю, тебе нужно особое приглашение, Тарик. Что ж, разве не возникло у тебя желания почтить нас своим присутствием?
Нерегиль молчал, все так же не отнимая лба от пола и положив на мрамор обе ладони. Впрочем, а что ему было отвечать? Что он, аль-Амин, сам приказал ему не покидать комнат и ждать приказаний? Глупое вышло бы оправдание, что уж тут говорить.
— Что молчишь, Тарик? Тебя спрашивает твой господин — отвечай!
Нерегиль молчал, не поднимая головы и оставаясь совершенно неподвижным. Широкие белые рукава и длинный «хвост» бишта лежали на полу, и ни единая складка не шевелилась.
— Я смотрю, ты не расположен с нами разговаривать сегодня вечером, Тарик, — лениво потянулся аль-Амин, не переставая улыбаться.
И резко встал с подушек. В голове чуть-чуть плеснуло мутью — но боль не прорезалась. Хмель приятно кружил голову, наступало излюбленное состояние — куража, веселья и бесшабашных выходок.
Обойдя низкий столик, аль-Амин прошел по ковру. И через пять шагов остановился прямо перед склоненной черноволосой головой.
Постукивая загнутым носком изящного башмака, он некоторое время смотрел на застывшее у его ног существо. Мрамор по-зимнему холодил подошвы ног сквозь тонкую ткань туфель.
Аль-Амин поднял ногу и легонько пихнул нерегиля в белое плечо:
— Почему ты надел одежды этого цвета, о нечестивец? Тебе что, неизвестно, что перед халифом положено являться в цветах его дома и рода? Цвет Умейя — черный, слышишь, ты, подлая наглая тварь!
В зале висела мертвая тишина, только фонтан шлепал струями где-то в ночном дворе.
— Отвечай, когда тебя спрашивают, ты, неверная собака!
Откуда-то справа все-таки донесся тихий вздох ужаса. Аль-Амин улыбнулся еще шире и снова пихнул нерегиля ногой — уже почувствительнее.
И тихо проговорил:
— За то, что ты сделал в… пещере, еще заплатишь. А это тебе за заботу о моем хрупком здоровье, сволочь. И за то, что в городе похозяйничал без моего дозволения. Я тебе покажу-ууу…
И во всеуслышание объявил:
— Подобное нарушений приличий неслыханно!
Простертый у его ног нерегиль сжимал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Ногти уже наверняка до крови вонзились в ладони.
Гости сидели, не шевелясь и даже не дыша. Торжествующе обведя глазами застывший в ужасе зал, аль-Амин с показным вздохом смирения покачал головой:
— Но так и быть, Тарик, я прощу тебя — на первый раз. Хотя, по совести, тебя следовало бы наказать палками за подобную наглость.
Ему показалось, что белые-белые руки под белой-белой тканью задрожали. Подожди, это еще не все, сучий сын.
И аль-Амин пододвинул расшитую золотом туфлю к самому лбу самийа. И громко объявил:
— Во имя Всевышнего, милостивого, прощающего, я извиню тебе эту оплошность. Целуй в благодарность туфлю, Тарик.
Он не ошибся — нерегиля трясло, и весьма ощутимо.
— Целуй туфлю, сволочь… — прошептал аль-Амин, глядя на униженно распростертую на полу, дрожащую от бессильной злобы тварь.
— Я приказываю, Тарик, — ласково улыбнулся он — и снова легонько пихнул белое костлявое плечо. — Ну?..
С довольной улыбкой он пронаблюдал, как нерегиль оторвал лоб от пола. Крупная дрожь била его с ног до головы, намертво сжавшиеся кулаки пристукивали о мрамор. Аль-Амин спокойно ждал, улыбаясь.
Тарик немного подался вперед — и черные волосы накрыли сафьян чуть выставленной вперед туфли халифа. Почувствовав, как к затянутой в тонкую ткань ступне прикоснулось что-то ледяное, аль-Амин вздрогнул и едва не отдернул ногу — тьфу ты, гадость какая, у него губы холоднее, чем у покойника… Ш-шайтан…
Нерегиль тем временем снова уткнулся лбом в мрамор. Злорадно ухмыльнувшись, аль-Амин сказал:
— Хватит тебе бездельничать и прохлаждаться в Фейсале. Отправляйся заниматься делом, ради которого тебя разбудили, ты, старый ленивый кот. Думай, как разбить нечестивых карматов. Поезжай в Харат — там тебя будут ждать военачальники. Через месяц мы туда пожалуем сами, и ты отчитаешься во всех предпринятых действиях! Ты понял меня, самийа?
Тарик, не поднимая головы, кивнул. Аль-Амин, хмыкнув, снова пихнул его ногой в плечо:
— А теперь — вон отсюда, сволочь. Не хватало мне на пиру твоей гадкой бледной морды!..
Зал отозвался тихим стоном. Аль-Амин заметил, что некоторые из гостей отвернулись и закрыли ладонями лица. Крутанувшись на каблуках, халиф повернулся и пошел на свое место. Когда он, плюхнувшись на подушку, снова посмотрел на голый серый мрамор перед коврами, там уже никого не было.
— Играйте! — рявкнул аль-Амин лютнисткам. — Или вы не рады, что эмир верующих сидит с вами в собрании?!
Спавшие с лица рабыни схватились за инструменты. Зазвучала музыка — и через несколько мгновений зал оттаял. Люди встряхнулись, как ото сна, потянулись к блюдам и к вину, зашушукались.
