Елена Федина - Наследник
— Дерзок, — сказала она равнодушно, — и зол, и глуп. Мне не нужны жрецы. И что мне твоя кровь, когда я знаю твои мысли.
— Тогда катись отсюда. Пока я жив, мне не о чем с тобой разговаривать. Или ты пришла за мной?
— Нет. Ты мне нужен живым.
— Вот это да!
— Ты должен помочь мне.
— Что?! Что-что-что?!
Я хлопнул руками по коленкам и расхохотался. Она прервала меня раньше, чем мой хохот перешел в истерику.
— Выслушай меня. Если не хочешь, чтобы повторились Араклея и Тиноль.
Я смолк и уставился на нее, морщась от головной боли. Смерть вышла из угла и как самая обычная женщина подошла и села напротив в кресло.
— Давай поговорим, Кристиан Дерта.
Жуткая красота ее была нереальной. Я смотрел на нее в упор и вдруг понял, в чем дело. Внешность ее всё время неуловимо изменялась, как тень от облака, фигура то становилась четкой, то расплывалась до полупрозрачности, лицо расширялось и сужалось, серые глаза сверкали и тухли.
— Не смотри на меня так, — заявила она, — это не есть мой истинный облик, и твоя ненависть мешает мне сконцентрироваться.
— Пришла бы в своем облике, — усмехнулся я, — думаешь, испугался бы?
— Не понимаешь. Как может гора поговорить с муравьем? Как может море беседовать с песчинкой? Как может сам человек объяснить что-то своей собственной клетке?.. Я не здесь, это моя мысль перед тобой. Можешь не швырять в меня сапогом или подсвечником, это глупо.
— Я тебя слушаю, — сказал я невесело.
— Есть судьба. С определенной долей свободы. Эта свобода предусмотрена в мире, и он быстро перестраивается, после каждого допустимого поступка. Люди все вместе творят свою общую судьбу. Они связаны невидимыми нитями, и человек может никогда не догадаться, что его жизнь зависит от того, что сказал своей жене какой-нибудь булочник из другого города… Есть судьба, и поэтому происходят вещи неотвратимые, только на первый взгляд беспричинные. Но я не об этом. Я говорю о предусмотренной свободе. А когда она заходит за грань допустимого, мир просто не успевает перестроиться. Начинаются сбои. Начинаются чудовищные вещи.
— Араклея и Тиноль?
— Да. Араклея и Тиноль. И еще хуже…
— А чем определяется уровень допустимой свободы? Человек не может сделать больше того, что он может.
— Конечно! Он может убить, предать, воздвигнуть колоссальные постройки, сделать открытие, развязать войну… Это предусмотрено. Когда-нибудь люди выйдут на другой уровень, тогда они смогут осуществлять любые свои желания и менять мир по своему усмотрению, они будут всемогущи, но для такой свободы они должны очень сильно измениться. А сейчас об этом нет и речи.
— Ты хочешь сказать, что кто-то из людей обладает сверхчеловеческой свободой?
— Конечно. Король Лесовии Эрих Четвертый.
— Твой жрец и поклонник!
— Он не жрец. Он обладает вещью, которая не предусмотрена в этом мире. Это опасно. Я устала. Я скоро захлебнусь от его жертвоприношений.
— Так убей его! Или ты не Смерть?!
— Он бессмертен. У него защита от меня.
— Ах, вот оно что…
— Ты должен мне помочь, Кристиан Дерта.
Никогда бы не подумал, что стану союзником Смерти!
— Что я должен сделать?
— Уничтожить эту вещь.
— Как?
— Только ты можешь получить ее, и только ты знаешь, как уничтожить ее. Я не могу. Ты — можешь. Помоги мне.
— Ничего себе, просьба… а ты не боишься, что я оставлю ее себе? И сам стану всемогущим? — спросил я с усмешкой.
— Не боюсь, — спокойно ответила она, — ты не нарушишь гармонии в мире. Ты ее чувствуешь. Ты вообще не человек.
И не то чтобы я удивился, просто ужаснулся, насколько всё не случайно и не так просто, как мне казалось.
— Кто же я?
— Не мое дело, открывать тебе это, — равнодушно заявила Смерть, — насколько мне известно, ты давно уже сам должен был это понять. Ты опоздал, Кристиан Дерта, и не выполнил своей задачи… так помоги хотя бы мне.
— Я опоздал?.. Черт побери, что всё это значит!
Смерть сверкнула холодными серыми глазами и растаяла у меня перед носом. Я тупо смотрел в пустое темное кресло и сжимал стучащие виски. Мысли разбегались как тараканы… Я не человек. Значит, я не сын Гринцинии Гальма. Значит, Ведбеда солгала ей. Старая Ведбеда, которая следила за мной всю жизнь, которая долго приставала ко мне в харчевне: чего я добился в жизни? Потом заявила, что за меня теперь будут думать другие, пошла и наболтала графине, что я и есть ее сын! Зачем и почему?! И что она еще обо мне знала? Жаль, что умерла, наверно, как и все в Тиноле! След потерян. Я опоздал. Я проспал свою судьбу!
Удивительно, что при всем своем возбуждении, я все-таки умудрился заснуть. Похоже было, что я просто потерял сознание и рухнул на кровать.
А утром, вынырнув из сна как из глубокой ямы, обнаружил стоящего у шкафа Сетвина, уныло вынимающего мою одежду. Сквозь шторы пробивалось в спальню яркое весеннее солнце, поскрипывали повозки во дворе, стучали копыта, возились на карнизе голуби… за окном была Жизнь.
Мир стал реальным и обычным. В нем как будто не было места моим жутким видениям со Смертью, сидящей в кресле. Приснится же такое!
Услышав мою возню, Сетвин вздрогнул и удивленно обернулся.
— Что?! Ты жив?!
— И трезв как сволочь, — сказал я, откидывая одеяло, — а ты что, уже уносишь мое барахло?
— Ты правда жив? — он бросил кучу одежды в кресло и подошел, чтобы пощупать меня.
— Почему бы нет? — усмехнулся я и по его потрясенному взгляду понял, что он прекрасно знает, где я был ночью, и что там делал.
— Ну, ты даешь… — только и проговорил он.
Я оделся. Сполоснул лицо и плюнул в таз.
— Ты всё знал?
Он опомнился, взял себя в руки и снова стал прежним Сетвином, бесстрастным, терпеливым и непостижимым в своей кротости, смешанной с гордыней.
— Конечно, — заявил он, нагло глядя мне в лицо.
— Почему не предупредил меня?
— Зачем?
— Затем, что я имел право знать, — буркнул я и отвернулся.
— Не имел, — жестко отозвался он, — это мое. Это мой отец, моя боль и мой позор. А ты… ты вообще мог туда не попасть. Он относился к тебе не так, как к другим. Это было странно. Он закрывал глаза на твои промахи, он отпустил тебя в Тиноль… я решил, что ты значишь для него больше, чем другие, и возможно, он сам не захочет, чтобы ты узнал о его болезни.
— Болезни? Так, по-твоему, он болен?!
— Конечно, болен. Что же еще?
— Он маньяк и убийца.
Сетвин нервно заходил по комнате.
— Вот! — заявил он, — вот поэтому я и не хочу, чтобы кто-то что-то знал! Он несчастный больной человек, а его сочтут маньяком!
