Елена Федина - Наследник
— Сетвин, опомнись, — пробормотал я.
— Это ты опомнись. Или плохо изучал историю? Отец — король! Ты вспомни, скольких погубил Эрих Второй своими казнями и войнами, скольких развратил Эрих Третий, пока его самого не убили, сколько загнулось в Тайной Канцелярии под пытками по приказу того же Мезиа? По сравнению с ними отец просто ангел, хоть болезнь его и ужасна.
— И ты помогаешь ему?!
— Кто-то же должен ему помогать. Пойми, я не могу его переделать и не могу позволить, чтоб об этом узнали все! Да, я замучился покрывать его, я скоро сойду с ума или сопьюсь, но я буду это делать!
На его лице, всегда таком бесцветном и безразличном, застыла боль. Он мучительно стеснялся своего отца, прекрасно понимая всю тяжесть своего соучастия.
— Тащи бутылку, — сказал я, — что-то голова трещит после твоего ангела.
— У меня с собой, — отозвался он и вынул пузырек из кармана.
Мы уселись за туалетным столиком и уставились друг на друга с полным пониманием двух собутыльников, вляпавшихся в одно и то же дерьмо.
— Значит, ты меня уже похоронил? — усмехнулся я, осушив бокал.
Сетвин не ответил, только уставился на меня прозрачными глазами, в которых было сочувствие и брезгливость.
— Ну и как тебе это удалось, наследник?
— Не смотри на меня как на жертву, — сказал я, — она была живая.
— Кто?
— Эта девушка. Монашка из Трумского монастыря.
Он усмехнулся и понимающе кивнул.
— Ну что ж, если тебе так легче, пусть будет так.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Только то, что в шоке еще и не то покажется.
— Говорю тебе, она была живая! — разозлился я, я не считал себя сумасшедшим.
— Не больше, чем бревно, — уверенно заявил Сетвин, — я сам ее закопал, после того как вы ушли. Там же, недалеко от склепа… Ты пей, Кристи, пей. Лучше быть пьяным, чем помешанным.
— Ты что наделал? — пробормотал я с ужасом, — ты закопал живую девушку?!
— Говорю тебе, она была мертва, — сказал он, — за кого ты меня принимаешь?
— А ты меня?..
«Прошло часов шесть», — лихорадочно прикидывал я, — «уже поздно, ей уже не поможешь…»
— Она была в сиреневом платье?
— Да. С желтыми оборками. Волосы каштановые. Доминика Ларос из Трумского монастыря.
Мне хотелось выть. Сетвин начал развешивать мои вещи назад в шкаф, жук-могильщик, всю жизнь прикрывающий чужие преступления и уже отвыкший от жалости и нормального человеческого ужаса.
— Я рад, что ты жив, — заявил он, — хоть ты и сдвинулся малость. Ничего, это пройдет. Со мной тоже такое было…
29
Советник Мезиа поливал фиалки на окне. Он был огромный, и такая же огромная была у него тень, падавшая на половину ковра. Я не сомневался, что ему уже донесли обо всем. На то он был и Старший Советник. Он приветствовал меня с ненавистью, но и с почтением. Теперь я стал наследником, а не кандидатом в мертвецы.
— Я, кажется, понял, в чем вы подозреваете меня и за что ненавидите, — сказал я спокойно, — очевидно, у вас была дочь, слишком красивая, чтобы попадаться на глаза королю…
Он вздрогнул и стал надвигаться на меня с лицом, ничего не выражающим и потому зловещим.
— Так вот, — продолжил я, — хочу вам заявить, что я не маньяк, и быть им не собираюсь.
— Зачем? — так же невыразительно спросил Мезиа, нависая надо мной как грозовая туча.
— Затем, что нам давно пора объединить наши усилия, — ответил я, — мне нужна ваша поддержка, Советник. Этого гнусного паука надо уничтожить. И чем скорее, тем лучше.
Повисла долгая пауза. Советник не менялся в лице, но левый глаз его непроизвольно дергался.
— Мне это не под силу, — поразмыслив сказал он, и было непонятно, верит он мне или нет, — это под силу только вам, наследник, и то, если король будет с вами достаточно откровенен.
— Будет, — сказал я, — теперь будет.
— Ну что ж, — кивнул он, — дерзайте. Я вас понял.
Я сам себя плохо понимал. Меня как будто разделили надвое. Один Кристиан Дерта строил планы, анализировал, действовал, а второй всё время думал о заживо похороненной девушке, которая спасла ему жизнь. Из всего, что случилось, этот факт потряс мое воображение больше всего. Видимо, я все-таки тихо сходил с ума.
Король встретил меня на лестнице, улыбнулся мне, а потом с очень серьезным видом сказал, чтобы сегодня вечером я никуда не отлучался.
— Конечно, ваше величество, — кивнул я деловито, — я буду у себя. Я всё помню.
Мы посмотрели друг на друга как заговорщики и разошлись. Эта маленькая комедия меня утомила. Я зашел к себе за полушубком и отправился к Эске.
Ухаживала за Эской пожилая полная крестьянка Линоза. Она медленно двигалась, нараспев говорила, вообще жила не торопясь, но была добра и каким-то образом всё успевала.
— Вышивает, — шепнула она мне, как только я прошел в прихожую, — взяла иголку с нитками, сердешная, и вышивает. Скоро доктор придет укол делать, а мне ее отрывать жалко, так она забылась!
Я прошел в гостиную. Эска сидела у камина в кресле с высокой спинкой, ноги ее были укрыты пледом, худенькие плечи в пуховом платке, седые волосы собраны в тугой пучок, беспощадно открывая всё ее истощенное восковое лицо и беззащитную шею. Она держала в слабых руках белую салфетку, натянутую на пяльцы, и иголку.
Я сел у нее в ногах, видя снизу только изнанку ее работы: узлы черные и красные и оборванные нитки.
— Как ты себя чувствуешь?
— Не мешай, — Эска даже не взглянула на меня, — видишь, я занята, — сказала она сосредоточенно и добавила почти со страхом, — умоляю, не мешай!
Я молча сидел на полу, глядя на огонь и вспоминая наш неудавшийся роман, странную историю любви, которая длилась почти всю жизнь и так ничем и не закончилась, разбитая вдребезги налетевшим вихрем обстоятельств. Сначала нас было двое. Потом не стало ее. Теперь не стало меня.
Я не человек, мне еще предстоит с этим разобраться, но не в этом дело, это не мешало мне раньше любить ее… Мешает девушка, заживо похороненная в мерзлой весенней земле, с которой у меня было что-то непостижимое, мерзкое до отвращения, но, тем не менее, сродни подвигу. Я не знаю, что это было, не могу трезво оценить, просто не хочу это вспоминать и не могу избавиться от воспоминаний. Я помешан почти как Эска, только она по-своему, а я по-своему. И мне никакие уколы не помогут.
Что мне надо от нее? Зачем я сижу у нее в ногах и чего-то жду как побитый пес? Мне плохо, я устал, я несчастен, я раздавлен и растерт в порошок, я сам не знаю, кто я, чего не выполнил, и что мне еще предстоит. Мне нужна жалость, да-да, та самая жалость, которой так стыдятся мужчины, обыкновенная женская ладонь на раскаленном лбу и ласковый взгляд, и я растекусь возле ее ног как теплая лужа. Но она не может мне дать и этой малости, ей самой как никому нужна сейчас поддержка. Со своей слабостью я пришел не по адресу. Со своей слабостью надо идти к сильному.
