Ольга Романовская - Словенка
После, когда гость в избу вошёл, подошла Лада к Гореславе, вывела из клети на дневной свет.
— Долго полесовничала ты, матушка твоя уж много раз к воротам выходила, тебя поджидала. Ступай в избу, накрой стол для дорогого гостя.
Ничего девушка не ответила, не стала перечить старшим.
Славная каша, только что из печи, дымилась на столе. Ярослава сидела на лавке и месила тесто. Смотрела она на сестру и улыбалась. Вот вернётся Добромира от соседки, оттаскает девку нерадивую за длинною косу.
Но не сделала этого мудрая хозяйка: не гоже перед гостем срамиться, лишь приказала: " Принеси из клети молока, будет, чем гостя попотчевать". В обычные дни все свои припасы Наумовы домочадцы хранили в дальнем углу клети, но липень выдался жаркий; молоко быстро скисало, вот Добромира и придумала хранить его да сыр в ямке небольшой, в том же углу клети вырытой.
Гореслава быстро воротилась, поставила на стол кувшин молока — пей гость дорогой.
Отведав угощения, поднялся на ноги Радий, низко хозяйке поклонился. "Спасибо за хлеб — соль, да дома матушка ждёт, пора мне", — сказал.
Проводила Добромира гостя до ворот, долго ещё ему вслед смотрела, потом в избу вернулась.
Любава квашню у Ярославы отобрала, в сени прогнала: нерадивая девка больше в окно смотрела, чем тесто месила. Да и она недолго просидела: Лада дала грязную рубаху Стояна, велела выстирать да зашить.
Забилась Гореслава в свой кут, отыскала заброшенное вчерашнее рукоделие, принялась вышивать. Да нитка в иголку не шла. Подошла Добромира, взяла за ухо, вывела к печи.
— Разве для того избу рубили, просили у матери — Рожаницы урожая доброго, чтобы ты, девка неразумная, род свой позорила? Теперь никакой гость за порог не ступит; всем Радий расскажет, какие хозяйки Наумовы дочки. Если тебе себя, дурёха, не жаль, пожалела бы сестёр старших. Не идти Любаве за Власа, коли сестра её работать не научилась, ручки белые свои бережёт. А не хочешь жить, как все живут, ступай в лес, забудь отца и мать и живи, словно зверь дикий.
— Коли хочешь, матушка, из рода исторгнусь, чтобы не было вам беды, — горько заплакала Гореслава.
— Ступай лучше, нерадивая, в поле. Посмотри, не ушли ли коровы в лес. Соберешь птице корма озёрного да пригони скотину домой. Ввечеру же сестёр молодших накормишь.
Когда Наумовна через сени проходила, поймала её за рукав Любава. " В поле идти — мимо Уваровой избы проходить. Скажи ему, как стемнеет, у священной сосны буду его ждать", — прошептала.
Вот, подрастёт Желана, будет так же сестрицы старшей просьбы исполнять, коли до того не сосватает кто девку — полесовницу.
… Осторожно домой возвращалась Любава; голову ещё кружили слова Увара. Представляла девка, как по весне приведёт он ей своего белого коня, сам по полям его поведёт, приговаривая: "Куда ногой, там жито копной, а куда глянет, там колос зацветает"…
Коровы в хлеву замычали: человека почуяли.
Любава прибавила шагу: Дворовый может за ногу схватить или за косу дёрнуть девку припозднившуюся. Возле клети показалось ей: сидит кто-то, маленький, борода до пят. Сидит да насвистывает. Заметил её, посмотрел и исчез. Чур меня, чур!
Любава подошла поближе, осмотрелась: нет Дворового.
Из клети доносилось сладкое посапывание. Девушка осторожно заглянула туда: в одном куту спал Стоян, прижав к щеке игрушечный лук, в другом, где Гореслава травы свои хранила, — Желана с младшими сестрицами. Знать, старшие сёстры в сенях на ночлег устроились. Любава дверь притворила и обернулась на шорох.
С сеновала соскользнула тёмная фигура, потянулась, пошла к старшей Наумовне.
— Гореслава, ты ли, — удивилась Любава. — Дворового поджидаешь?
— Нет, сестрица, Серый выл протяжно. Я вышла, смотрю: у него лапа в крови. С собаками соседскими, видно, подрался.
— Зваться ему Хромым. Хороший пёс был, батюшка каждую осень с собой в лес брал. Да ты — то что в дом не идёшь?
— В сенях спать — петухов не слышать.
— Для кого рано — ранёшенько вставать решила?
— Обещала я. Не спрашиваю же, к кому вечерами ходишь, и ты не спрашивай.
— Смотри, раньше старших сестёр вокруг ракит не обойди.
— Все говорят, что род опозорить хочу, да не способна я на это. Сперва ты в другой род уйдёшь, потом Ярослава… А мне и уходить- то некуда.
— Сама сказывала, с парнем поутру идёшь.
— Про то не говорила. Самой себе обещала, что к озеру пойду, зарю на нём встречу.
Гореслава снова на сеновал пошла; Любава же постояла немного, подумала: спит ли мать, а потом решилась и проскользнула во влазню.
3
Медвежьим озеро назвали потому, что раньше на берегах его была медвежья берлога. Но вот уже двадцать зим прошло, как ушли медведи с его берегов. Впадала в озеро речка, которую прозвали Быстрой за течение.
Осторожно шла по мокрой от росы траве Гореслава.
Белые берёзки трепетали на ветру, шелестя зелёными листочками; им гулким эхом вторили сосны и старые ели.
В лесу было свежо: ночью пронеслась по небу перунова гроза, силу тёмную разогнала.
Наумовна шла не спеша, собирала цветы для венка. Пролетела бабочка; девушка остановилась, протянула к ней руку. Бабочка покружилась и села на один из перстов. " Красавица ты моя, летунья небесная, радость ты с собой из Ирия принесла", — с любовью прошептала Гореслава. Бабочка при звуке голоса встрепенулась, улетела куда-то к озеру. Проводила её глазами Наумовна и свернула на тропку, что показал ей Стоян. Отыскала она полянку с высокой елью, осторожно вытащила из-под её лап лодочку братца.
Пройтись по берегу озера летом — хорошо, но на лодке по нему проплыть ещё лучше.
Гореслава легко правила, лодочка с радостью слушалась его. Был бы рядом Стоян, похвалил бы сестру. Но с собой девушка его бы не взяла, помешал бы только тишину лесную слушать.
Лодочка по воде плыла, словно лебёдушка, стараясь не тревожить покой Водяного.
Вспомнила Наумовна, что при впадении Быстрой в озеро, в зарослях ольховых растёт цветок, краше которого нет в лесу. Направила она свою лодочку к тем зарослям, да вдруг вздрогнула, остановила ладью.
На мелководье, среди ольхи, чернели чьи-то сапоги. Видно, вода вынесла человека на берег.
Страх долго боролся с любопытством. Гореслава и хотела подплыть поближе, да боялась: вдруг чужак встанет и схватит её за косу. Но человек не двигался, и девушка решила, что если она подплывёт со стороны озера, то незнакомец её поймать не сможет.
Человек, вынесенный на берег водой, лежал лицом к земле. Рубаха на нём была разорвана, штаны все в грязи. По одёже девка смекнула, что незнакомец не из соседних печищ, да и на княжих кметей тоже не похож. Волосы у него были тёмные, вьющиеся, сам он роста большого, плечист и несколько полон. В руке сжимал он меч, длинный, с узкой рукоятью. Не словенский он.
