В Бирюк - Обязалово
А теперь — подъём с атакой.
Совершенно бесчестное занятие. Хуже гурона — тот просто сбежал. «Лежачего не бьют» — исконно-посконное правило. Основанное на абсолютной уверенности и многовековом опыте «с дедов-прадедов»: лежачий — не ударит. Он уже сдался, смирился. Дальше ему драться — нечестно.
А я упал и ударил. Ударил ногой по колену условного противника. Ударил кулаком или клинком вверх из положения лёжа.
«Вверх» — в «стыдное», в «срамное» место. Да как же можно! Совершенно не благородный, бесчестный, не рыцарский удар! Ни в одной былине ни один святорусский витязь туда не бьёт! Голову срубить — слава, по яйцам врезать — стыдно.
Провернулся, перекатился, поднялся. Полная ересь! Сплошное бесчестье по всем правилам, традициям, по исконно-посконному… Только у меня другие правила:
«Черный ворон, черный ворон,
Что ты вьешься надо мной?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я не твой!».
Вполне по Рабиновичу: «не дождётесь!».
* * *Для аборигенов занятия физкультурой — род психического заболевания. Домна волноваться начала: такие порции наваливает…
— Домнушка! Да я ж помру!
— Ешь давай. Не дай бог похудеешь — мне укор будет. И так народ попрекает: кормлю плохо, боярич должен быть добрый, а ты — кожа да кости.
Кто забыл, слово «худой» имеет в русском языке два значения. И основное здесь, в «Святой Руси»: больной, дырявый, негожий.
На Трифену так общество наехало… целую ночь плакала:
— Люди говорят — я тебе не люба! Ты от меня сбегаешь. В амбаре скачешь, а на постели во всю силу потрудиться — не хочешь!
— Тю, блин! Ты же сама! На ходу спишь…
— Ванечка, миленький! А может… э-эх… может ты ещё какую бабу в постель возьмёшь? Не! Не на совсем! Так это… временами. А то люди смеются. А я — конечно! Я — завсегда!
Ага. А у самой — круги вокруг глаз не сходят.
Тёмные круги, которые, как известно из фолька — наша граница с реальностью.
Бедная девочка. Хороша, но… не «мышь белая», генномодифицированная. Сплю я мало — вот и пристаю к бедняжке… регулярно. Надо заводить гарем. Или дров поколоть? По «Укрощению строптивого»?
«Лепящий черепа таинственный гончар
Особый проявил к сему искусству дар:
На скатерть бытия он опрокинул чашу
И в ней пылающий зажег страстей пожар».
Кто я такой, чтобы спорить с Хаямом? «Страстей пожар» имеем, осталось только применить его в мирных целях.
Странно: масса попаданцев и попаданок, вляпавшись в более молодые, чем исходные собственные, тела, ведут себя по-стариковски, прогрессируют и резонёрствуют, старательно не замечая тот удивительный факт, что судьба дала им уникальный шанс — их собственную новую молодость.
«Хорошо быть молодым.
Лучше просто не бывает!».
Ну, мозгов чуть больше, знаний кое-каких… А так-то…
«Если постоянно работать и никогда не отдыхать, то можно стать самым богатым человеком. На кладбище» — это цель?
А удовольствие пропрыгать весь двор на одной ножке? А вдруг крутануть сальто от ворот до поварни под аханье прислуги… Да фиг с ним, с аханьем! А вот самому… р-раз — и получилось! Суставы не скрипят, брюхо не висит… Красота!
Вторая молодость. Не в смысле — впал в детство, а в смысле — стал молодым. Это даже куда лучше, чем второе рождение. После клинической смерти, например. А тут мне — и такой редкостный подарок!
«Когда весной разбитый лед
Рекой взволнованной идет,
Когда среди лугов местами
Чернеет голая земля,
И мгла ложится облаками
На полуюные поля,
Мечтанье злое грусть лелеет
В душе неопытной моей;…».
Лермонтов, однако. «Полуюные поля…»… — круто. Почти про меня.
А вот «мечтанье злое грусть лелеет» — не про меня. Меня — всё радует. Хоть и средневековое.
То есть я понимаю: имеет место изменение моей личной биохимии под воздействием увеличения дозы ультрафиолета и молекулярного состава вдыхаемого воздуха. Могу провести аналогию с повышением яйценоскости у несушек в весенний период.
Но… мне мои знания жизнь не портят. Ну, хорошо весной на Руси!
А чтобы иметь возможность и дальше наслаждаться таким удовольствием — надо-таки разобраться с личным оружием.
«Хочешь мира — готовься к войне». Я бы дополнил, по здешним святорусским реалиям: хочешь жить — научись убивать. А вот как это конкретно сделать?
Мои преимущества — скорость и «подлость». И это закрывает мне кучу всякого рыцарства и боевых приёмов, описанных в литературе и фильмах. Кучу стереотипов и образов, впитанных с детства. Куча всякого, ощущаемого как красивое, правильное, нормальное — для меня здесь смертельно.
Придётся меняться: я сдохнуть не хочу. Пусть даже и красиво.
Странная разница между романизмом и попадизмом: в хороших романах герой меняется под воздействием окружающей среды. Ну, там, опыта набирается, впечатлений. Учится чему-то, умнеет. «Прогрессирует» — в смысле: его собственная личность становится богаче, совершеннее, прогрессивнее.
А попаданец, как закоренелый французский роялист Людовика Восемнадцатого — «они ничего не забыли и ничему не научились». Типовому попандопуле окружающий мир поменять — раз плюнуть. А вот самому… — А зачем? Я и так красивый!
«Каким ты был, таким остался,
Орел степной…удак лихой!..».
И то правда: нафига было в прогрессизм вляпываться? С орлиными-то перьями… ширялся бы себе по поднебесью и в ус не дул. За неимением усов у птиц.
А мне нельзя — «таким остался». Убьют нафиг. Думай, Ванька, думай. Как головушку свою лысую на «Святой Руси» сохранить.
Я обгоняю местных в скорости. В скорости реакции, в скорости движения. Надо использовать те приёмы, такое оружие, которые будут давать простор проявлению именно моих сильных сторон.
Ну, совершенно очевидная же мысль! Это же всем понятно — говорить не о чём! Ага. Пока до конкретики не дошли.
Пример: самое мощное известное мне оружие — ядерное. Так вот, там я со своей «генномодифицированностью» — нафиг не нужен. Нажму я «красную кнопку» на полсекунды раньше оператора «вероятного противника» или сперва кофейку напоследок попью — значения не имеет. Если время подлёта МБР — 20–40 минут, то минутка-другая — абсолютно пофиг. Лишь бы все успели вылететь. И всё — война закончилась.
Конный бой для меня — практически отпадает. Слишком важна скорость коня, его реакции. Всадник существенно ограничен: все его личные движения — выше пояса. Причём только в том пространстве, куда его конь привёз.
