Ольга Денисова - Черный цветок
— Еду готовить. Еще я шить умею. Кто вольным людям одежду зашивает? Стирать могу. Я все умею, правда.
— Глупости это. Вольные люди на то и вольные, что баб за собой не таскают.
Чаруша вздохнула, и Есеня увидел слезы в ее глазах.
— Да ладно, не реви, — снисходительно сказал он, — ты замуж выйдешь, ты красивая.
— Правда? — она подняла лицо.
— Что «правда»?
— Что я красивая?
— Конечно, что ж я врать буду, что ли…
Она осторожно вытерла слезу и улыбнулась. Как легко девчонку сделать счастливой! Ведь кому ни скажи — «ты красивая», тают, и улыбаются. Как будто это самое главное в жизни. Интересно, улыбнулась бы она, если бы Есеня сказал ей, что она аппетитная и ему хочется ее потискать? Наверняка бы обиделась, и по роже хлопнула. А это ведь гораздо важней, чем красота. Вот белошвейки — те не обижаются, но им это тоже почему-то не нравится, они тоже все хотят быть красивыми.
Чаруша ушла от него через пару часов, и он остался один — мечтать, как вечером пойдет к белошвейкам. Но надеждам его сбыться было не суждено — вечером, ближе к закату, к нему пришла Цвета, одна, без подружки.
— Есеня? Это я.
— Заходи, — Есеня к тому времени успел заскучать и проголодаться. Спать ему не хотелось, через щелку в стене ничего, кроме кур во дворе Бушуюхи, он не видел, так что приходу сестренки он обрадовался.
— Меня батя прислал.
— А пожрать принесла? — Есеня принюхался — от ее узелка очень аппетитно пахло жареной гусятиной.
— Конечно. Вон, смотри, это мамка для тебя специально зажарила. Только ты все не ешь, это тебе на дорогу, — она залезла на сеновал поближе к Есене, — и молоко тут. Флягу оставь себе, пригодится.
— На какую дорогу? — Есеня облизнулся и запустил руку в горшок, который прятался в узелке.
— Батя тебе велел сегодня ночью, как только стемнеет, идти в лавку к Жидяте. Он тебя проводит в лес, к вольным людям.
— Чего, серьезно? — Есеня еще не понял, радоваться ему или, как обычно, доказывать отцу свою самостоятельность.
— Конечно. Батя сам хотел прийти, но ты же знаешь, он высокий, его издали видно. Побоялся, что проследят.
— Как у вас там? Все в порядке?
— Ой, Есеня. Не знаю. Нас никто не трогает, но все равно очень страшно. Мама плачет, батя места себе не находит. Нам, наверное, придется уйти из города. Батя говорит, что у тебя другого выхода нет, только к вольным людям уходить. Рано или поздно поймают. Выследят, кто из нас тебе еду носит. И про Чарушу догадаются рано или поздно.
— Да я что — я не против. К вольным людям — так к вольным людям, — Есеня откусил кусок гусиной ножки, — Чаруша со мной к вольным людям просилась. Но я отказался.
— Она тебе нравится? — спросила сестренка.
— Ну да, пухлая такая… мне пухлые нравятся.
— Она хорошая, правда? — сестренка явно оживилась.
— Ну да. Чего она только к вольным людям собралась, я не понял.
— Чего, действительно не понял? — Цвета рассмеялась, — вы никогда таких вещей не понимаете. А еще умных из себя изображаете.
— Да ладно. Чего там понимать-то? Скучная жизнь у вас, а у вольных людей весело, интересно.
— Дурак ты, Есеня, — сестренка посмотрела на него сверху вниз.
— Чего сразу «дурак»? — Есеня жевал с таким аппетитом, что не очень-то обращал внимание на ее слова.
— Она же в тебя влюблена по уши! Ты что, не видишь, что ли?
— Чего, серьезно? — Есеня откусил следующий кусок.
— Ну да. Знаешь, как батька радовался! У них ведь с ее отцом все уже сговорено. Она к нам и ходит поэтому. Отпустили бы ее в чужой дом допоздна сидеть? Ты что, не знал?
На этом месте жевать Есеня все же престал.
— Ничего себе… — пробормотал он, — а меня они не хотят спросить?
— Ну ты же сам сказал, что она тебе нравится, — сестренка потускнела.
— Мне, знаешь, много кто нравится. Нет, она хорошая, ты ей не говори, что я так. Но жениться мне пока что-то не хочется.
— Так ведь не сейчас. Пока сладится все, года через два, а то и через три свадьбу бы сыграли.
— Думаю, мне и через три года не захочется, — Есеня подумал, что уход к вольным людям спасает его и от такого неприятного мероприятия, как женитьба. Он подозревал, что батя готовит ему тут какую-то свинью, и давно приготовился к долгой и кровавой обороне. Но он не сомневался, что в невесты ему выберут какое-нибудь пугало. Обижать же Чарушу ему было жалко, и это ставило его в особенно неприятное положение. Но не жениться же, в самом деле, только потому, что боишься кого-то обидеть?
Жидята ждал его — в лавке горел свет, и как только Есеня постучал в дверь, она сразу же приоткрылась. Жидята втащил его внутрь, осмотрелся и дверь тут же прикрыл.
— Ну что? Добегался? Доигрался? — спросил он, оглядев Есеню с головы до ног.
— Да ладно… Чего сразу «добегался»?
— Ничего. Садись. Ты ел?
— Да. У меня еще есть, мамка на дорогу дала.
— Хорошо. Тут батька тебе собрал кое-что. Посмотри.
Жидята вытащил из-под стола увесистую котомку.
— Вот. Сапоги сейчас надевай — через лес пойдем.
— Вот это да! Сапоги? — удивился Есеня.
— Надевай. Ножик твой батя подправил, как мог, конечно. Это уже не булат, но режет хорошо, да и крепкий. Пригодится. Вот еще, смотри.
— Ух ты! — Есеня задохнулся, — это че? Кистень такой?
— Почти, — усмехнулся Жидята, — это боевой цеп. Батя твой сам сделал, так что не сомневайся — надежная игрушка. Там тебя научат, как с ним обращаться. Тут еще вещи теплые, одеяло. Жмур четыре золотых дает, это твой пай первоначальный. Так что, если кто скажет, что ты пока ничего не заработал — не верь. На четыре золотых полгода можешь жить спокойно. Потом, глядишь, втянешься, сам пользу приносить начнешь.
Только один вид настоящего боевого цепа привел Есеню в восторг. Вот это жизнь! Батя сам ему вещи собрал, денег дал — да мог ли Есеня о таком мечтать? И хотя вольные люди всегда стояли вне закона, и ремесло их было кровавым, в народе они пользовались уважением.
— Ну что, выпьем на дорожку и в путь. Часов пять идти, а мне еще и вернуться нужно.
— Да ладно, может, сразу пойдем?
— Что? Не терпится? — Жидята грустно улыбнулся, — не спеши, а то успеешь. Ты думаешь, это такая большая радость в твоей жизни случилась?
— А че, горе, что ли?
— Горе… У семьи у твоей горе. А тебе — все как с гуся вода, — Жидята налил в кружки красного, густого вина — Есеня такого не пробовал, стоило оно дорого, а дома его не водилось, батя никогда спиртного не пил.
— Чего у них-то горе? — проворчал он себе под нос.
— А ничего! Сам не понимаешь? Скажи лучше, правильно я думаю? Благородный Избор тебе медальон отдал и спрятать попросил?
