Ольга Денисова - Черный цветок
— Есеня, — шепотом позвал тихий голос, — ты здесь?
Он высунул голову из сена и увидел Чарушу.
— Ой! — она улыбнулась во весь рот, — ты вернулся! Как здорово!
— Вернулся и вернулся, — ответил он равнодушно, — опять, что ли, поесть принесла? Так я только что поел.
— Нет, я просто зашла проверить. Но если хочешь, сейчас принесу, — она повернулась, готовая по его кивку бежать за едой.
— Не надо пока. Может, к ужину, — он милостиво махнул рукой.
— А пить? Пить хочешь?
— Ну, давай! — он кинул ей фляжку, которую Чаруша поймала на лету.
— Я сейчас! До колодца и обратно!
Есеня не понял, чего она так суетится, но ему понравилось — лежи себе, а тебе по первому требованию — еды, воды! Может, еще чего попросить? Пива, например! Но пить пиво в сарае, в одиночестве, показалось ему неинтересным. Эх, была бы она белошвейкой, а не папиной доченькой! Он бы точно не стал скучать.
Чаруша вернулась быстро, запыхавшись и поправляя выбившиеся из толстой косы пряди волос. Румяная и пышущая жаром, как булочка, только что вынутая из печки. Есеня тряхнул головой — как здорово было бы ее сейчас потискать, чтоб она повизгивала и хохотала. Наваждение показалось столь реалистичным, что Есеня долго не мог от него избавиться. Чаруша взобралась к нему на сено и села рядом, так близко, что он почувствовал ее запах. От нее пахло пряностями и кожевенной мастерской ее отца, но не противно вовсе — готовой выделанной кожей. Хороший запах, терпкий немного.
— А где ты был эти две ночи? — спросила она и вздохнула, опустив голову.
— Какая разница? — Есеня хлебнул из фляги.
— Ну расскажи, мне же интересно.
— В лесу ночевал.
— Ой! Там же страшно! — она подняла на него голубые глаза — он только сейчас заметил, какие они голубые и прозрачные.
— Да ничего там страшного нет, — Есеня равнодушно махнул рукой, — медведя видел. Вот как тебя сейчас. Вышел мне навстречу из малинника.
— Ой!
— Да не бойся. Он меня увидеть не ожидал, испугался и в лес убежал.
— А ты? Ты испугался? — она высоко подняла брови, и губы ее слегка подрагивали.
— Нет, конечно! Чего бояться-то? — фыркнул Есеня, — или он меня — или я его.
— А мне в детстве рассказывали, что по ночам мертвецы выходят из болота. Мертвецов ты не видел?
— Нет, не видел, только слышал. Они за мной до самой городской стены шли, но напасть не решились.
— И какие они? Страшные?
— Не знаю. Не видел, говорю же. Только шаги слышал, и стоны. Они стонут, жалобно так, как будто тяжело им на живых смотреть.
Румянец на ее щеках слегка поблек, и по лицу пробежала тень.
— А если бы напали? — шепотом спросила она, — что тогда?
— Не знаю, — пожал плечами Есеня. В отличие от белошвеек, она верила каждому его слову, и от этого он чувствовал себя всемогущим и бесстрашным.
— Ты такой смелый… — она восхищенно покачала головой.
— Да ну. Обычный, — усмехнулся он как можно скромней, — расскажи лучше, что там у нас дома. Все в порядке?
— Да, приезжал благородный Мудрослов, и обещал твоему отцу, что никого их них не тронут. Только… мама твоя плачет все время. А отец из твоей отливки выковал нож, и повесил на стене в кухне. Кто ни придет, он всем показывает, и говорит, что это его сын булат сварил, и цены этому булату нет, дороже золота стоит.
— Че, правда, что ли? — Есеня глупо хохотнул — ему вдруг стало не по себе и защипало глаза.
— Конечно. Он и мне показывал, и стражникам, и мой отец к нему приходил — он всем показывает. Красивый нож, черный с золотым. Как у благородных. Раньше он этот нож прятал, но с тех пор как благородный Мудрослов его увидел, он его прятать перестал.
— Что, и Мудрослов его видел?
— Да. Он отливки оставшиеся у твоего отца забрал. Сказал, что они бесценные.
— Может, он и денег за них оставил? — Есеня вдруг понял, почему Жидята не велел показывать отливку отцу.
— Не знаю. Мне не говорили. А где ты еще был?
— Да нигде. Слышала ты про благородного Избора?
— Слышала. Мне мама про него рассказывала. Он украл у благородных медальон, чтобы всех простолюдинов сделать счастливыми. Но его заперли в высокой башне, в темнице, и теперь никто нам не поможет…
Кажется, весь город знал про медальон и Избора, один Есеня ничего про это не слышал.
— Как же! Жди дольше! Счастливыми! Да он нас ненавидит! — злобно процедил он.
— Откуда ты знаешь?
— А я вчера влез на эту башню и его освободил.
— Как это? — Чаруша раскрыла рот.
— Очень просто.
— Да ты врешь… — недоверчиво сказала она.
Ну вот, когда Есеня врал, она верила, а стоило сказать правду — и пожалуйста!
— Не хочешь, можешь не верить, — он сделал равнодушное лицо и отвернулся.
— Нет, что ты… Я верю. Правда! — Чаруша придвинулась к нему еще ближе, — а как ты туда проник? Ведь там же стража!
— Очень просто!
Есеня честно рассказал ей, как нырял под стеной, и как поднимался наверх по плющу: где-то, конечно, пришлось немного преувеличить, но ведь иначе рассказ показался бы неинтересным. Ну и о том, что благородный Избор все время старался над ним посмеяться, он сообщать не стал. А еще промолчал о том, что медальон спрятал он, Есеня, а не благородный Избор.
— А этот медальон, оказывается, вовсе никого счастливым не делает. Наоборот. Им людей в ущербных превращают, а то, что у них отнимают, благородные берут себе, поэтому они такие все умные и талантливые. Представляешь?
— Не может быть! Это же… нечестно! — Чаруша вскинула глаза. Надо же, девка, а понимает!
Ободренный ее поддержкой, Есеня продолжил:
— Я решил, надо этот медальон молотом расколотить. Или в горне переплавить.
— Здорово! — Чаруша и без этого смотрела на него с восхищением, и он ее не разочаровал, — А как же ты его найдешь?
Есеня чуть не проговорился, но вовремя успел прикусить язык.
— Найду. Вот увидишь!
— А мой отец говорит, что тебе надо к вольным людям уходить… — вздохнула она.
— А что? Можно и к вольным людям! — оживился Есеня — идея ему понравилась.
— Ты что! Это же на всю жизнь!
— Ну и что? Здорово. Работать не надо, денег копить не надо!
— А как же жениться, детишек завести?.. — огорченно спросила Чаруша.
— Была нужда! — Есеня дернул плечом.
— Слушай, возьми меня с собой, — шепотом попросила она и, покраснев, опустила лицо.
— Куда?
— К вольным людям.
— Ты чего? С ума сошла? Чего ты там будешь делать?
— Еду готовить. Еще я шить умею. Кто вольным людям одежду зашивает? Стирать могу. Я все умею, правда.
— Глупости это. Вольные люди на то и вольные, что баб за собой не таскают.
