Mirash - Трудная профессия: Смерть
После объявления оценок Подбельская неожиданно встала и громко спросила:
— А что мы все-таки будем делать с Мягковой? — аудитория застыла во внимании, я стиснула зубы.
— Мягкова сейчас к защите курсовой не готова, она остается на осень. Прошу принять во внимание, что у нее недавно изменилась тема исследования. В настоящее время я, как научный руководитель, ее работой доволен. — Спокойно ответил Некруев.
— Вы хотите сказать, что осенью она защитится? — не успокаивалась Подбельская. — Хотелось бы быть получить хоть какие-то гарантии…. Где Ксения? Пусть выйдет сюда и скажет сама, будет она нормально учиться или нет.
— С вашего позволения, Лариса Степановна. — Стеклова, руководившая процедурой зашиты курсовых работ, решительно развернулась к аудитории.
— Работы сегодня были очень разные, но, тем не менее, хотелось бы отметить в целом высокий исследовательский уровень и разнообразие тематики. От лица преподавательского состава поздравляю вас с успешной защитой ваших курсовых работ. Все могут быть свободны.
Стеклова повернулась к комиссии и уже неслышно для студентов (исключая, конечно, меня), сказала:
— Коллеги, предлагаю обсуждать такие вопросы не публично. Если у нас есть сомнения, как поступить с Мягковой, мы их можем сейчас решить в рабочем порядке.
— Я соглашусь, тем более что единого мнения в ее отношении у нас, как понимаю, не имеется. — Добавил так же тихо Некруев и уже громче обратился ко мне. — Ксения, подожди в коридоре, пожалуйста.
Я села на скамейку рядом с аудиторией. Слышать, что обо мне будут говорить, не хотелось совершенно. Но удержаться тоже не было сил, да и с моим слухом это сложно.
— Вроде бы мы собирались дать ей последний шанс, с условием, что она будет хорошо учиться и прилично себя вести. — Была возмущена Подбельская. — И что? Она, конечно, стала адекватнее в целом, на занятия ходит и даже что-то делает. Но ведь этого не достаточно! Ни на один вопрос она ответить не может, молчит и глазами хлопает. Работы все начаты, но ни одна не доведена до ума. Курсовая работа, как видим, тоже не готова. О ее поведении все знают, она со всеми однокурсниками переругалась, и не только с ними. Я считаю, нужно ставить вопрос об отчислении!
— Лариса Степановна, а на каком основании вы сейчас предлагаете ее отчислить? — спросила Стеклова. — Отчислять нужно было в сессию, или когда она два месяца не появлялась. А сейчас у нас какие официальные причины?
— Давайте искать варианты, что можно сделать…
— Зачем? Пусть остается до летней сессии. Если работы не сдаст, так не допускайте ее до зачета и все. Не сдаст сессию — отчислим.
— А если сдаст достаточно, что бы на осень остаться? До октября с ней мучиться будем, да еще на практику повезем?
— Прошу прощения, что перебиваю, — не давая Стекловой ответить, встрял Некруев, — но мне кажется, что как руководитель Мягковой, я должен четко обозначить свою позицию. Мы опытные педагоги, прекрасно понимаем, какой огромный пласт знаний и умений Мягковой не был усвоен. И мы понимаем, что этот пласт знаний даже при огромном таланте и старании просто невозможно усвоить за то время, что у нее было после нашего решения.
В таком случае возникает вопрос: почему мы вообще говорим о том, что дали ей возможность продолжить обучение, если это предполагало от нее достижения принципиально недостижимых целей? Я лично для себя это понимаю так: мы должны оценивать результаты Мягковой не с точки зрения их фактической ценности, а с точки зрения прогресса и перспектив. А прогресс, я вас уверяю, значительный и перспективы стать нормальным специалистом у нее вполне есть. Поэтому я категорически против того, что бы сейчас говорить о ее отчислении. Тем более что никаких веских оснований на текущий момент у нас не имеется.
— Да она же ни на один вопрос ответить не может! — в сердцах повторила Лариса Степановна.
— Полностью с вами согласен, у нее с этим большие проблемы, здесь надо работать. — Кивнул Некруев. — Я от себя могу сказать, что стараюсь дать ей возможность отвечать письменно, тогда картина заметно лучше.
— Я тоже со своей стороны хочу добавить. — Послышался голос Топотовой. — У меня к Мягковой особо теплых чувств, как вы знаете, тоже нет. Но я не считаю, что здесь нам следует руководствоваться эмоциональными оценками студента. И я тоже должна отметить, что в последнее время вижу с ее стороны ощутимые положительные сдвиги. Давайте будем последовательны, раз уж мы ее оставили, то, — как верно заметил Виктор Андреевич, — не стоит требовать от нее невозможного.
Еще какое-то время педагоги спорили, но в конечном итоге пришли к мнению, что казнь нужно отложить. Некруев вышел в коридор и поманил меня за собой. Мы направились в лабораторию.
— Тебя решили пока оставить на осень. — Сказал он, сев за свой стол. — Так что спокойно работаем по теме, осенью нормально защитишься.
— Ясно.
— Хорошо. Я сейчас уеду по делам, вернусь вечером. Работай над разделом, как приеду — посмотрю.
Некруев уехал, работа не пошла. Я нескончаемо долго без толку смотрела в экран, потом плюнула и заварила кофе, дожидаясь руководителя. В лаборатории сегодня вообще никого не было кроме меня, поэтому можно было с комфортом расположиться на диване. Кофе в банке закончился, я достала новую, а старую понесла выбрасывать, по дороге нечаянно разбив. Пришлось брать совок и веник, собирать стекла. Крохотный осколок впился в палец. Не мой сегодня день…
Я вытащила из ранки осколок и задумчиво отправила в ведро. Затем взяла крупный фрагмент и повертела в руках. Задрала рукав свитера и медленно провела острым концом по коже, наблюдая, как выступают капельки крови. Казалось, выступает не кровь, а скопившееся внутри напряжение. Дверь хлопнула, и я торопливо сунула осколок в карман, одновременно натягивая рукав — не хочу еще и по этому поводу объясняться. Как все достало…
— Ну как дела? — спросил Некруев.
— Никак.
— Не идет? Давай вместе посмотрим.
— Можно… завтра? Я устала.
— Конечно. Если устала, нужно отдохнуть. Хорошо, что сама сказала. Иди домой.
— Здесь нельзя посидеть?
— В интернете, что ли?
— Да нет… Просто посидеть.
— Почему нет, оставайся.
Я заварила себе еще кофе и уселась в подсобке. Последние двое суток были почти сплошным кошмаром, мне очень хорошо сейчас было просто сидеть и пить кофе. Не слышать стонов умирающих и не видеть слез их родных. Не мечтать провалиться под землю от стыда в институте. Просто тихо сидеть и пить кофе.
Послышался звук открывающейся двери, женский и детский голоса: «Привет, любимый!», «Папа!!!». Я выглянула, на шее Виктора Андреевича радостно висел мальчик лет трех. Рядом с ним стояла молодая улыбающаяся женщина.
