Сергей Крускоп - Дыхание дракона
Обзор книги Сергей Крускоп - Дыхание дракона
Сергей Крускоп
Дыхание дракона
ПРОЛОГ
Когда же это кончится? Прах и пепел, жухлая трава среди лета, черные оплавленные борозды от боевых заклинаний, тяжкая поступь усталого коня и еле заметные дымки, еще курящиеся над свежими курганами…
…Если бы не война, Зореслава стала бы одной из лучших. Она была против этой войны, как и войны вообще, — но что значит в подобных делах сугубо личное мнение одной женщины?! И раз уж так повернулась судьба этого мира, она не могла оставаться в стороне, когда и ее муж, и ее брат ежедневно рисковали жизнью (рубясь на мечах, пока клинки не начинали дымиться от черной ядовитой крови рассекаемых тварей и принятой на себя силы боевых пульсаров). Ее не остановило даже то, что она лишь недавно стала матерью. В каком-то смысле, невесело отшучивалась Зореслава в ответ на предостережения брата, она защищает свое потомство.
Она умела заговаривать раны, глубокие и рваные, очищать заклинаниями кровь, отравленную ядовитой слюной химеры, и потому врачевала воинов, вынесенных из боя верными конями или надежными товарищами. Но ей было тесно в знахарской палатке, она жаждала активного участия в битве. Видя в темноте лучше большинства других людей, она несколько раз участвовала в ночных вылазках, приводивших врага в смятение. И, наверное, кто-то из уцелевших противников такой ее и запомнил: златовласой воительницей на злом вороном жеребце, воздевшей десницу с черным от крови мечом. Может статься, когда все это позабудется, когда подрастет поколение людей, для которых Предпоследняя война — всего лишь слова в трактате историка, какой-нибудь великий скульптор, повинуясь вдохновению и в назидание потомкам, изваяет статую отважной всадницы из мрамора или бронзы, украсив ею площадь перед ратушей.
Но брат помнил ее (и собирался помнить впредь) совершенно другой. Маленькой девочкой, которая вопреки запретам родителей с восторгом носилась по зарослям лопухов в компании селянской ребятни или стремительно съезжала по ледяной горке. Подростком, когда она обычному женскому рукоделию предпочитала упражнения с мечом на задворках замка (или же, если приходило ей такое настроение, часами просиживала на чердаке в компании с гримуарами и фолиантами из обширной материнской библиотеки). Взрослой девушкой, на которую засматривались гости, бывавшие в замке: с правильными чертами лица, с точеной фигуркой, с золотистыми волосами, которые сестра завела привычку коротко стричь, чтобы не мешали. Только что посвященный тогда в рыцари, он незаметно усмехался в усы, слушая обеты очередного претендента на ее руку и вспоминая, как эта внимающая им с торжественным видом молодая дама только что в шуточной потасовке вышибла его из седла за пять минут. В случае чего ему, вероятно, не потребовалось бы изображать оскорбленного брата.
На свете есть немало эльфиек, которые вышли замуж за людей (вероятно, они нашли в человеческих мужчинах нечто такое, чего нет в эльфах). Но Зореслава была едва ли не единственной человеческой женщиной, ставшей женой эльфа.
С четвертой ночной вылазки не вернулся никто — врагов нельзя было обвинить ни в трусости, ни в неумении учиться на своем опыте. Вороной жеребец, покрытый потом и кровью, вынес хозяйку к своим уже бездыханной. Меч, выкованный в Кверке специально для нее, пропал. Брат запомнил ее лицо, спокойное и сосредоточенное, как будто она задремала над средневековым фолиантом; и тонкие пальцы, сложенные странным образом, словно в последний миг она начала колдовать и не успела (или все же успела?); и жар погребального костра; и легкие хлопья пепла, летящие по ветру. Все, что от нее осталось, — это воспоминания, невысокий могильный курган да сверток, который он сейчас вез, одной рукой бережно прижимая его к себе…
Гнедой конь не спеша переставлял ноги, вздымая облачка черной пыли и сминая горелую траву. Молодой рыцарь в помятых латах огляделся, качаясь в седле в такт конским шагам. Выжженная земля раскинулась на десятки верст: не степь — пустыня, самая страшная из всех пустынь; пройдет не год и не два, прежде чем дожди и трава если не залечат, то хотя бы прикроют ее раны. Куда ни кинешь взгляд — всюду горелые стволы деревьев тянутся к небу мертвыми руками со скрюченными пальцами ветвей. Случайно уцелевшие лужки да лесные колки не радовали глаз зеленью, а лишь усугубляли общую картину своим контрастом. Не было даже запаха тлена: тела, не сгоревшие на месте, на всякий случай предавали огненному погребению. То тут то там из пепла и жухлой травы торчали кости: где человеческие или конские, а где и кое-кого похуже. Прямо рядом с трактом громоздился остов неведомой твари размером с хорошего быка. Череп безразлично взирал пустыми глазницами на путника, по сторонам длинной морды «в замок» сомкнулись торчащие наружу клыки.
И никакого воронья. Умное воронье разлетелось куда глаза глядят, когда жареным еще только начинало пахнуть, прекрасно сообразив, что утолять голод нужно, чтобы жить, а не наоборот. А глупое воронье, ежели таковое было, полегло тут же, добавив свой прах к устлавшей землю пыли. Потому что не мечом и не из арбалета была убита та клыкастая тварь и ей подобные и вовсе не подобные. И не надо было слишком сильно присматриваться, чтобы в ночи увидеть, как мертвенно-синим светом сияет остаточная магия над обугленными костяками. Недаром при подписании мира войну назвали Предпоследней, недвусмысленно намекая, что следующая война, если таковая случится, может стать последней для всех враждующих сторон. Стремительная война заняла всего год — не то, что противостояния прошлых времен, длившиеся десятилетиями. Но она унесла куда больше жизней, чем предыдущие, заодно стерев с карт Пелицистан, на мертвые земли которого едва ли в ближайшее время кто-либо вздумает претендовать.
Сверток на руках рыцаря завозился и запищал. Мужчина, выбрав место поуютнее (если к окружающей обстановке вообще было применимо такое слово), спешился и, развязав стягивающую сверток полосу ткани, развернул его и осмотрел содержимое. «Содержимое» тотчас засучило ручками и ножками и заголосило теперь уже всерьез. Перепеленав ребенка, рыцарь достал из переметной сумы сосуд с некой болтушкой, приготовленной в чудом уцелевшей деревне, которую он недавно миновал. Готовившая смесь старая знахарка уверяла, что это вполне годится в пищу полугодовалому младенцу. Сам рыцарь, попробовав месиво, усомнился в его съедобности для кого-либо вообще, однако дите, видимо, не желая подводить добрую женщину, трескало его за милую душу.
— Кушай, кушай, племяша, — рыцарь вздохнул, отправляя очередную порцию в рот девочке при помощи импровизированной деревянной ложки. — Не взыщи уж, что есть, то есть. В походах и не такое… кушать приходится.
