Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

И я знал.

— Надо вернуть девушке её вещи, — сказал я, глядя прямо на Морозова.

Тот приподнял бровь, но сразу кивнул:

— Я попрошу Прохора, который её отвозил в город. Пусть передаст…

— Нет, так не пойдёт, — покачал я головой. И сразу заметил, как воевода тяжело вздохнул, будто заранее знал, к чему всё идёт.

— Да все вы понимаете, — продолжил я, — правильно будет, если мы отвезём сумку сами. И извинимся.

— За что? — насупился Морозов. В голосе его сквозила обида, сдержанная, но упрямая. — Она приперлась из леса. Без документов, без объяснений, с дежурной сказкой всех заезжих проходимцев. Что мы ещё могли подумать?

Я не стал спорить. Не напомнил ему, что обвинения шли именно от него. Но и я не перечил, хотя мог бы, даже должен был. Молчание в тот вечер было и моей виной. Я видел, что Вера растеряна, что она говорит не выученный текст, а пытается на ощупь объяснить то, во что сама ещё не до конца верит.

Но я не встал между ней и обвинениями. Не защитил. Не уточнил. Проявил осторожность, которая легко превращается в равнодушие.

Малодушие. Именно так.

Я вздохнул глубоко, не в упрёк Морозову — себе. Потому что знал: и он, и я понимали, что всё пошло не так, как могло бы.

Теперь нужно было сделать справедливый жест.

— Поедем вместе, — сказал я. — Всё объясним, как сможем. И вернём то, что ей принадлежит.

Морозов упрямо молчал.

— Мы ошиблись, — произнёс я с нажимом, глядя воеводе прямо в глаза. — А в таких случаях положено приносить извинения. Это не вопрос вежливости — это вопрос чести.

Морозов скрестил руки на груди, будто поставил щит между собой и моими словами.

— Я готов принести сумку, — буркнул он. — Но извинения…

Он фыркнул, нахмурился, словно я предложил ему прыгнуть с моста в незнакомую бурную реку.

— Ещё перед ведьмой я не извинялся, — продолжил воевода. — И не собираюсь начинать. Хватит того, что лично вернём эту торбу. Хотя, по мне, и это лишнее. Прохору было бы сподручнее. Он с ней, вроде, уже на короткой ноге, раз домой её отвёз. Может, эта Вера ему и порчу не сделает.

Я приподнял бровь и усмехнулся:

— Только не говорите, что вы её боитесь?

Воевода тут же вскинул взгляд. Быстрый, острый, как у человека, которого застали врасплох. В его глазах мелькнул… не страх, нет, но… настороженность. Он встретился со мной взглядом, будто хотел что-то возразить, но не нашёл подходящих слов.

И всё стало ясно. Он не боялся Веру как человека. Владимир опасался того, что она может оказаться не слабой, не глупой, не наивной. А настоящей. Такой, с которой придётся считаться. Даже ему.

— Ещё чего не хватало, — фыркнул Морозов, отводя взгляд. — Чтобы я боялся эту пигалицу? Да вы что. Вот мать у нее, та да, была жуткая. Могла одним взглядом в комнате температуру опустить. Стужу навести, чтоб кости ломило. Такая, что и во сне не приснится. А эта…

Он осёкся, потому что я, не говоря ни слова, аккуратно и молча поставил сумку ему на колени.

Морозов посмотрел на неё так, будто я передал ему коробку с ядовитой змеёй. Он уставился на нее осторожно, не шевелясь, словно она могла вот-вот зашипеть.

— Надо уметь признавать ошибки, — спокойно сказал я. — Недаром в народе говорят: повинную голову и меч не сечёт.

Воевода прищурился, и произнес с раздражённой убеждённостью:

— Это говорят те, кто ведьм не знал.

Он сжал ручку сумки, но держал её, как человек, которому поручили доставить хрупкое и опасное. Как минимум ртуть. Или завёрнутое в кожу проклятье.

— Проще будет сумку эту сжечь, — добавил воевода.

Я усмехнулся, спокойно глядя на него. Он мог ворчать, но сумку держал крепко и не отбросил в сторону. А значит, уже взял на себя ответственность. Просто ещё не признал этого вслух. Но я и не торопил. Главное, что путь начался.

— Мы поступим по совести, — заключил я.

Морозов буркнул, не глядя на меня:

— Потом не жалуйтесь, что я вас не предупреждал.

— Лучше бы вы меня вчера так предупредили, — парировал я. Не сердито, но с нажимом.

Он на миг замер. Потом отвёл глаза, будто вглядывался в огонь в камине, которого там не было, и мрачно выдал:

— Не мог я этого сделать.

— Это ещё почему? — удивился я.

Морозов сгрузил сумку на пол, аккуратно, почти с облегчением, и взял со стола чашку с остывающим чаем. Сделал глоток, только после этого ответил:

— Потому как вы не спросили.

Владимир поднял на меня взгляд — прямой, спокойный.

— Вы у нас князь. Вы главный. По закону, я не должен вам перечить. Вернее могу, но только если вы рискуете жизнью. А если просто идёте в неизвестность, да к тому же с уверенностью в голосе — значит, я иду рядом. Молча.

Я посмотрел на него с неожиданным для себя уважением. Он говорил не как подчинённый и не как друг. Как тот, кто взял на себя незаметную, но тяжёлую часть службы. Держать удар, даже если его не просят.

— А вдруг бы водяной меня решил убить? — уточнил я.

Морозов поставил чашку обратно на стол. Затем усмехнулся. Криво, без веселья, но честно.

— Сначала бы ему пришлось обойти меня, — сказал он просто. — А я, княже, не самый удобный противник. Пока бы он со мной разбирался — вы бы успели отскочить. А может, и сбежать.

Сказал это и пожал плечами, будто речь шла о самой обычной вещи.

— Так, — я помассировал виски пальцами, пытаясь упорядочить мысли. — Я-то считал, что вы меня из уважения не отчитываете.

— Да как я могу вас отчитывать? — искренне удивился Морозов, вскинув брови. — Вы же по своей княжеской мудрости принимаете важные решения, которые полезны для нашей земли.

Я прищурился, ловя в его голосе хоть тень насмешки, искал подвох в словах. Но лицо у Морозова было спокойное, открытое, даже с какой-то старомодной серьёзностью. Не было к нем ни иронии, ни игры.

— Князя ведёт сила его крови, — пояснил воевода ровно, почти торжественно.

Но легче от этого не стало. Слова повисли в воздухе, как фраза из книги, смысл которой ускользает.

— И что это значит? — спросил я, не скрывая скепсиса.

Морозов посмотрел на меня с лёгким наклоном головы, как человек, уверенный в том, что говорит очевидное.

— Вам помогает провидение, — произнёс он почти нараспев, как утверждение, не требующее доказательств.

Я вздохнул и кивнул:

— Это хорошо… Потому что, если и вправду помогает — пусть не перестаёт.

Я сел в свободное кресло, устроился поудобнее и, немного помедлив, подбирая нужный тон, сказал:

— Давайте с вами договоримся. Вы мне всё же подсказывайте — про особенности общения с нашими соседями. А то, не ровен час, наломаю дров… И ведь наломаю с лучшими намерениями.

Морозов кивнул, и в его виде не было даже тени иронии:

— Как скажете.

Я перевёл взгляд на столик. На нём, рядом с посудой, лежала газета. Бумага чуть желтоватая, заголовки — крупные, со старомодной версткой. Простая, но цепляющая взгляд.

Морозов заметил, куда я смотрю, и усмехнулся уголком губ:

— Местная пресса, — пояснил он. — Утром с продуктами привезли.

Я кивнул, взял газету и развернул её аккуратно, стараясь не порвать хрупкие сгибы. Бумага была тонкая, шершавая, чуть влажная на ощупь. Будто хранилась где-то рядом с мешками картошки. А на первой странице был изображен молодой князь Северска. То есть, я.

Удивлённо приподнял бровь.

Газета называлась «Вести Северска». Толкая, всего четыре листа. Похоже, местных событий хватало ровно на то, чтобы заполнить такую скромную площадь — или же лишнего просто не печатали.

На первой полосе крупным планом была моя фотография. Я с серьезным лицом стоял на фоне здания Совета, в полупрофиль. Вид у меня был сосредоточенный, почти сосредоточенно-героический, если бы не знал, что в тот момент я просто щурился от резкого ветра, когда вышел из здания после официального признания моих притязаний на титул.

Под снимком жирной строкой красовалась подпись:

«Лесопилку, на которой периодически пропадают люди, посетил с инспекцией Великий князь Северска».