Серж Неграш - Талисман
— Ты — человек слова? — Ника отодвинулась от него и прищурилась, наблюдая, как играют отблески огня на его лице.
— Стараюсь быть таким.
— А ты мне так до конца и не рассказал о Риме, слоны помешали.
— Это грустная история.
— Догадываюсь, иначе тебя бы не занесло в Черные Королевства. А я ведь потом тебя вспомнила. Когда ты мне назвал свое имя, я еще подумала, что где-то слышала его. Я бывала в Колизее, ходила смотреть на бои гладиаторов. О тебе тогда много говорили, мне даже стало интересно, что еще за чудо такое: ты же сражался без оружия против двоих воинов с мечами?
— Я. Там вся задача — уворачиваться, пока враги не вымотаются, гоняясь за тобой. Как только они выйдут из себя и потеряют бдительность, отбираешь клинок у одного из них и…
Он замолчал, вспоминая о том, с чем когда-то простился и что еще надеялся вернуть.
— Я видела, как рысь охотилась на зайца на открытом пространстве. Он сбежал.
— Очень похоже, — согласился Муонг.
— Ты женился на Гларии, Эльбер? — задала вопрос Ника.
— Нет. Она предпочла мне другого, — сухо ответил он. — Мы четыре года были вместе. Я не сомневался в ее любви. Она хотела, чтобы я прекратил участвовать в поединках. Ее отец погиб от ран, полученных на арене — я говорил тебе, что он тоже был гладиатором.
— И эта женщина побоялась связать свою судьбу с тобой? Из-за боев?..
— Она никогда ничего не боялась. Я сам ждал, пока смогу обеспечить ее, а потом Глария нашла себе жениха побогаче — ни много ни мало главного римского казначея, Ишума… А на драматических представлениях в Колизее ты когда-нибудь была?
— Раз или два, но мне не понравилось. Скучно торчать на трибуне полдня, созерцая актеров…
— Да, представления длятся по много часов, — Эльбер задумался, погружаясь в воспоминания, — с середины дня и до заката…
— Слушай, а ваши маски сильно затрудняют дыхание?
— Нет, маска, помимо прочего, усиливает голос. Как рупор, понимаешь? Особая речь, особый мир… этому обычно учат годами…
— А как же ты…
— Я родился актером. Но и мне потребовались месяцы, чтобы постигнуть все тайны такого ремесла. Чтобы им заниматься, нужно со всей страстью любить сцену, отдаваться полностью, не раздумывая, не сомневаясь, — перебил он. — Король Аргеваль благоволил ко мне, я занял в его душе место Иалона. Я так гордился собой, что не понимал одной вещи: он видел во мне живую игрушку, шута! Сиятельный покровитель искусств, собравший бесценную коллекцию изящных скульптур, любил, чтобы его считали человеком с утонченным вкусом, и бывал очень любезен с поэтами, музыкантами, художниками… актерами, даже если кто-то из них не был свободнорожденным. Но малейшая оплошность со стороны любого из фаворитов — и гнев властителя никого не щадил. Впрочем, то, что сделал я, никак не подходило под разряд оплошности, а было настоящим преступлением.
— Чем же ты умудрился заслужить его немилость, Эльбер?
— Король Аргеваль, видишь ли, писал стихи и музыку к ним. Он считал себя невероятно талантливым, что, увы, было далеко не так. Но никто не решался осмеять или осудить его произведения. Однажды он создал драму — бездарную драму! — и заставил меня сыграть в ней главного героя. Как и следовало ожидать, провал оказался ужасным! Народ Рима хохотал! Знать могла льстить Аргевалю сколько угодно, а черни рот не заткнешь… В конце концов, он, ничуть не усомнившись в своей гениальности, свалил всю вину на меня, не сумевшего, дескать, воплотить его великий замысел.
Возможно, моя участь и не была бы столь печальной, если бы я не попробовал спорить. Я убеждал его, что старался изо всех сил, чем еще сильнее разозлил монарха.
«Ты — бездарное ничтожество, — крикнул он, — я научу тебя повиновению и страху!»
Я не потерпел такого оскорбления.
«Да, один из нас двоих — бездарное ничтожество, — прошипел я, забыв, кто передо мной. — Но это не я! Сама богиня — покровительница театра — наверняка отвернулась, узрев твое уродливое детище! Оно не стоит пергамента, на котором написано!»
Бара, мне ли было не знать, что любой поэт легче перенесет гибель первенца, у него на глазах жестоко растерзанного стаей волков, нежели неодобрительный отзыв о своем чаде, рожденном в творческих муках? А если этот поэт облечен неограниченной властью, то горе опрометчивому критику, осмелившемуся произнести хулу…
— Да, тебе не позавидуешь, — протянула Ника. — Как же он поступил с тобой?
— Для начала меня бросили в камеру как преступника. В каменном мешке было темно, холодно и мокро — вода стояла по щиколотку. В таких камерах в Риме держат рабов, непочтительных по отношению к своим господам, и Аргеваль намеренно отправил меня туда, чтобы показать — я в его глазах не более чем невольник. Так минуло не меньше седмицы. Все это время я терялся в догадках — казнят меня или изгонят? День проходил за днем, а ничего не менялось. В какой-то момент мне стало все равно, я валялся в воде и ждал смерти, момента, когда сгнию заживо…
— Так вот откуда у тебя боязнь темноты!
— Когда дверь, наконец, открыли, я едва поднялся и тут же снова упал на колени. Охранники смеялись, показывая на меня пальцами.
«Поднимайся, комедиант, — один из них ударил меня ногой, — ты еще не получил сполна!»
Эльбер говорил с трудом, тяжелые воспоминания словно сдавливали ему горло.
— И… что? — спросила девушка. — Тебя все-таки отпустили?
— Да, после того, как высекли при свидетелях как невольника, а не свободнорожденного гражданина Рима.
В Италии свободных граждан могли казнить в случае совершения ими особо тяжких преступлений, но зачастую приговаривали к выплате денежного штрафа; его сумма определялась степенью вины приговоренного. Однако их никогда не подвергали публичным телесным наказаниям.
— Ты не раб! — возмутилась она столь явной несправедливостью.
— Я — иноземец. Я же из Англии. Король напомнил мне, что на их земле я совершенно бесправен и недостоин того, чтобы быть осужденным по закону.
— Да тебя и судить-то не за что!
— Аргеваль думал иначе. Он унизил меня! — заметил Муонг. — Когда я вернулся домой, то в довершение всего застал картину полного разорения. Сад был сожжен, дом разграблен и изгажен… Я получил достаточно жестокий урок, чтобы рассчитывать на кого бы то ни было. Я знал, что могу надеяться только на себя. Хуже всего было то, что Глария пропала. Теряясь в мрачных догадках, я искал ее повсюду, пока мне не сказали, что она в доме казначея Ишума. Я бросился туда, не сомневаясь, что негодяй силой принудил Гларию стать его наложницей. Терять мне было нечего. Я решил, что убью Ишума, отомщу за любимую и свою честь, а потом будь что будет!
