Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!
"Никаких иллюзий, дорогая, — снова сказала я себе. — Тебе не двадцать лет. И даже не тридцать. Если честно, то и сорок было давным-давно. У тебя нет времени на разглядывание, изучение и привыкание. Либо да — либо нет. Ну и вперед — даже если то, что ты о нем знаешь, умещается в три строки, набранные двенадцатым кеглем".
Я всегда считала себя особой рассудительной, способной не терять голову, но, похоже, башню гормонами мне все-таки снесло, так как я выбрала худший вариант ожидания, который даже в юности себе не позволяла: причесанная, подкрашенная, благоухающая своим лучшим парфюмом, в платье с длинной молнией сзади — самом сексуальном из имеющихся на данный момент — я уселась на диван и стала наблюдать за движением стрелок на часах. Восемь. Восемь двадцать. Девять. Пятнадцать минут десятого. Ненормальная… Девять двадцать пять… Налила кошке молока. Включила свет во всей квартире. Без двадцати десять… Ну их, эти туфли… Десять… Кошка залезла в корзинку с моим вязанием и заснула — красный клубок среди зеленых… Десять двадцать… Идиотка… Погасила свет в гостиной. Сижу в темноте… Включила бра… Десять двадцать пять… Кретинка, иди спать! Одиннадцать… Беру в руки шар — тяжелый и холодный. От тепла моих рук он и не думает согреваться. Глажу его идеальную поверхность… Вдруг перед моими глазами начинают возникать картинки — размером с обыкновенную открытку, они меняются со скоростью слайдов в диапроекторе: вжик-вжик — лицо Громова на темном фоне, чужое, сосредоточенное и злое — вжик-вжик — вспышка, осветившая кусок стены, ствол дерева, ветки — вжик-вжик — лицо Гр-р отъехало назад, расплылось, зато хорошо видно, что он зажал правой рукой свое левое плечо, сквозь пальцы по серому свитеру течет темно-красная кровь… Какого лешего! Одиннадцать часов семь минут…
Я опустила шар на подставку и подошла к окну. Если высунуться из окна подальше, то видно фонарь у парадного входа в "Гром". Ни намека на какое-либо движение. Я ринулась в спальню — в надежде разглядеть что-нибудь во дворе. Двор пуст. Следующие три часа я, как кукушка в старинных ходиках, выглядывала то из одного окна, то из другого. Джип Громова остановился во дворе в два. За рулем был он сам — в куртке, накинутой на плечи. Я спряталась за шторой прежде, чем он поднял голову, чтобы посмотреть, горит ли в свет в моем окне. Я подумала, что полчаса ему достаточно, чтобы принять душ и переодеться. Он поднялся ко мне через пятнадцать минут. Я открыла дверь, едва услышав его шаги. Свежевыбрит. В бледно-сером батнике из стрейч-вельвета. Серый — любимый цвет?
— Что с твоим плечом?
— Ничего…
— Как ничего? Я видела!..
Я быстро расстегнула кнопки на рубашке Громова. Повязка была наложена по всем правилам: бинт шел по спирали, охватывая одновременно грудь и плечо. Левое.
— Интересно, кто ж это настучал… узнаю — убью…
— Можно подумать, я бы не увидела… Или ты раздеваться не собирался?
Ждать ответа на этот вопрос не имело смысла, и я задала следующий:
— Ты есть будешь?
— Угу. Потом…
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
1. Я в очередной раз просыпаюсь, в очередной раз разочаровываюсь, но все оказывается не так уж плохо.
Ощущение пустоты рядом. От этой пустоты я и проснулась. Постель еще хранила тепло мужского тела, пробывшего здесь остаток ночи. Никаких звуков — ни из ванной, ни из кухни. "Ну, начинается, — подумала я. — Вариант с литерой "в": пришел, трахнул — и ушел".
Я поплелась в душ и уже заворачивалась в свой впечатляющего цвета халат, когда услышала, как наверху кто-то пробует рояль — пара аккордов, гамма до-мажор. Пауза — и мягкий баритон: "О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…" Я поднялась в мансарду. Громов аккомпанировал себе, сидя на каком-то ящике. Он еще и поет… Никогда не слышала, чтобы этот романс исполняли мужчины. Рояль не настраивали сто лет, но звучал он прекрасно. Вот пусть Громов и музицирует — мне у рояля после его размашистого исполнения нечего делать. Меня, девочку из приличной семьи, учили игре на фортепьяно, и инструмент у меня был, но, способная слушать, воспринимать и ценить музыку, я оказалась совершенно не способна ее воспроизводить. А петь у меня выходило еще хуже, чем играть на пианино, и от меня отстали, оставив в моем распоряжении фигурные коньки, краски и книги. Это я к тому, что петь с Громовым дуэтом — no pasarАn.
Последние тютчевские строки Гр-р пропел с особым чувством: "О ты, последняя любовь! Ты и блаженство и безнадежность…" Он еще и сентиментален! А по виду не скажешь…
— Хотел разбудить тебя жестоким романсом. Не получилось?
— Получилось, получилось…
Гр-р уже обнимал меня, заглядывая за воротник халата:
— Слушай, а где те потрясающие черненькие штучки, что я видел на тебе вчера утром?
Женщины! В каком бы возрасте и как одиноки вы бы ни были, заведите сексуальное белье! Невозможно угадать, когда наступит тот самый случай, и оно вдруг срочно понадобится! Я же поклялась себе, что сразу после ветеринара отправлюсь на поиски самого роскошного пеньюара, а потом потренируюсь ходить в стрингах.
Завтрак в компании был внове как для меня, так и для Громова. Я суетилась на кухне в обычном своем виде — джинсах и футболке. Гр-р смел уже половину пирога с сыром (по опыту знаю, что на следующий день он еще вкуснее) и почти все сациви. Даже не буду спрашивать, что он любит, — голодный мужик любит все, и всего побольше. Голод Гр-р был просто зверским, последний раз он ел, наверное, сутки назад, да еще ранение, потеря крови, плюс ночь любви, когда ему было не до еды… Я решила не задавать никаких вопросов, пока Громов ел. Но он, как только перестал жевать, сам спросил:
— А почему ты рычала ночью?
— Я? Рычала??
— Ыгы, — это означает "ага", просто Громов отправил в рот следующий кусок пирога.
— Р-р-р-р-р, — вот так ты рычала…
— Да не р-р-р, а Гр-р! Я тебя так называю с тех пор, как впервые прочитала вывеску твоего бюро. Про себя зову, конечно… Извини, ночью вырвалось… Это неосознанное…
— А я так надеялся, что это осознанное проявление страсти…
— Так и думай, когда я буду называть тебя Гр-р.
Мужик — он и есть мужик, ему только проявление страсти и подавай… Я не стала развивать тему страсти:
— Все-таки скажи, что с тобой случилось?
— Бандитская пуля. Ничего особенного, ну, поцарапало слегка. Не навылет же, и кости целые…
— Поцарапало… А свитер весь в крови был…
— А ты-то откуда знаешь, что я в свитере был? Я его надел уже после того, как от тебя вчера ушел. Кто тебе растрепал?
— Да никто… Знаю и все…
Опять я в дурацкой ситуации, как уже случилось в 1909 году: рассказать, как все было на самом деле, — не поверит, и кто бы поверил? Гриша, мне было видение! Если он не сбежал после картины стрингов в халате цвета обезьяньей попы, то услыхав эти слова, он точно сделает тете ручкой. Соврать? А что тут можно придумать? Что я там была? Что мне кто-то позвонил?
