Владыка Нового Мира 2 (СИ) - Злобин Максим
Что ж… раз просит подождать, значит так надо.
— Арестовывать я себя не дам, — заявил я. — И сперва я хотел бы дождаться своего адвоката…
Невероятно. Просто поразительно.
Вадиму Евграфовичу всегда было интересно узнать, что же дальше ждёт его в магическом развитии, но по понятным причинам спешить было нельзя. Дар лекаря был для него финансовой подушкой безопасности на тот случай, если дела у рода пойдут не так, как того хотелось бы. Он без подсказок прекрасно знал часть главной семейной мудрости графа Голубицкого: «люди всегда будут лечиться».
А он благодаря этому никогда не будет бедствовать, ведь будучи лекарем действительно может вылечить самую безнадёжную хворь — быстро и наверняка.
Теперь же… теперь Вадим Евграфович ощутил в себе настоящую мощь безо всяких «но»! Мощную, как… как мощь!
А что самое удивительное, он сразу же понял во что именно трансформировался его новый дар и как он работает. И это было так естественно, как будто бы у Менделя появился новый орган осязания. «Мендялина» — почему-то вспомнил он дразнилку со времён школы, которая периодически приходила на смену «Пенделю».
И теперь благодаря этой волшебной мендялине он стал настоящим боевым лекарем. Что подразумевается под словом «боевой»? Да то, что теперь он мог лечить дистанционно; прямо во время сражения. Даже в старой Российской Империи таких магов по пальцам можно было пересчитать, а здесь, — в Иномирье, — возможно и нету таких кроме него.
Сказка. Просто сказка.
Ну а теперь о ложке дёгтя. У уберплюшки были условия применения. Вторым магическим даром, уже накрепко сросшимся с основным, был дар звука. И по идее эта штука была заточена на разрушение, — направленные звуковые волны, порождённые годным «звуковиком», лопали противнику барабанные перепонки, вышибали дух, а то и вовсе могли пошвырять в пространстве.
Но! Для Вадима Евграфовича дар целительства всё же был основным, и потому возобладал. Так что теперь он мог лечить звуком.
И кстати! При упоминании магии звука, воображение сразу же рисует визжащего человека, а ведь это не всегда так. Да, действительно, добрую половину «звуковиков» можно подвести под это описание. Но другой половине совсем не обязательно было натруждать голосовые связки до предела, да и открывать рот вообще. Для того, чтобы магия свершилась, им куда важней было организовать определённым образом упорядоченное и тщательно структурированное колебание воздуха…
Ну то есть музыку.
— Простите-извините, — сквозь праздную толпу Вадим Евграфович пробирался к сцене. — Извините-простите.
Петь Мендель не умел. Во всяком случае не на трезвую голову точно, — тот караочный набор из трёх песен пусть останется тайной тёмных и задымлённых кальянным дымом подвалов. Зато Вадим Евграфович посвятил часть подросткового возраста тому, чтобы научиться играть на гитаре.
— Извините-простите…
Запрыгнув на сцену, барон попросил у музыканта одолжить инструмент. Получил его буквально сразу же, — прислуге отказывать гостям князя было не с руки, — и люди в толпе начали оборачиваться в сторону Вадима Евграфовича. Ожидали, что сейчас будет какой-то номер в его исполнении, но тот… тот и так опаздывал!
— Простите-извините, извините-простите, — спрыгнув вместе с гитарой со сцены, Мендель снова рванул на выход.
— Каков романтик! — услышал он вслед. — Удачи вам, юноша!
— Спасибо!
Затем снова выбежал в холл, где на Харона уже надвигалась четвёрка охраны, и застыл с немым вопросом на лице.
— Начинай! — крикнул Харламов.
И Мендель начал. С первых аккордов было понятно, что играет он нечто жгучее и необычайно страстное, — на слух то ли испанщина, а то ли цыганщина. А вот что именно он и сам до конца не понимал. То была чистой воды импровизация; пальцы сами комбинировали ранее заученные элементы, а мысли Менделя сейчас были направлены совсем на другое.
А именно — на лечение.
Пока всё не началось, Вадим Евграфович решил обезболить друга. Ведь даже если он будет за долю секунды излечивать несовместимые с жизнью раны, какой в этом толк? Ведь этих долей вполне хватит для того, чтобы Харон начал корчиться от боли.
— Крас-с-савчик! — крикнул Харламов, призвал весло и заверте…
Прежде чем гвардейцы успели среагировать, Харон уже шарахнул одного из них веслом по затылку. Однако… странно как-то. Единожды Мендель уже видел, как его друг орудует веслом, и дури в нём было столько, что голова гвардейца должна была либо проломиться, либо вообще оторваться. Однако тот просто сознание не потерял, и то не сразу. Схватился за затылок, шатаясь сделал пару шагов и лишь затем рухнул.
А вот ответка Харону прилетела моментально.
Мощный столб пламени прямо в упор от одного из гвардейцев, физически-усиленный удар в ухо от другого и тычок саблей от третьего. Евневич уже бежал прочь, парнишка-слуга застыл, а Харон как будто бы задумался и застыл без движения посреди той мясорубки, которую над ним учиняли. Или же…
«Нет», — понял Мендель. — «Не задумался. Меня проверяет», — и постарался вложить в гитару ещё чуть больше магии.
Частично спасемый собственными энергетическими щитами, а частично моментальным лечением, Харламов обернулся на него, улыбнулся сквозь огонь и показал большой палец.
А потом…
…а потом эти черти смекнули, что к чему! И как же, сука, быстро!
Не успел я сообразить что к чему, как гвардеец-физик в один прыжок оказался рядом с Менделем, отобрал у бедолаги гитару, разломал её о колено и снова бросился на меня. Щиты я просадил нарочно, а потому сразу же стало больно.
Стараниями огненного ублюдка фрак начал заниматься пламенем, а гад с саблей полоснул мне лезвием по предплечью. Я уж было собрался начать сливать божественную энергию на экстренное восстановление щитов, но тут:
— Хуютное ка-А-фээЭэээ!!!
Боль ушла. Но физическая боль — ничто по сравнению с теми муками, что сейчас испытало моё чувство прекрасного.
— Нау ли цэ сплить тё! На! Й! Ме-е-Е-еее…
И это подстегнуло меня поскорее закончить начатое. Гвардейцы с саблями я элегантно перебил ноги, физику разбил гребной лопастью всё лицо, а огневику сперва ткнул по яйцам и окончательно вырубил с колена в шнопак. Да, эти методы можно назвать негуманными и даже подлыми, но давайте не будем забывать… я сейчас делаю всё, лишь бы не убивать.
Толстозадая паскуда Евневич уже выбежал на улицу, а вот парнишка-слуга…
— За-а-а-автра в семь двацать…
— Хватит! — крикнул я Менделю. — Пожалуйста, замолчи!
— Ладно…
…парнишка-слуга оцепенел. И это очень удачно.
— Парень, — я подошёл к нему и аккуратно помахал ладонью перед лицом. — Ты меня слышишь?
— Ды-ды-да.
— Отлично. Там, в зале, на стене висит проектор, — начал вполне спокойно объяснять я. — Мне нужно на него кое-что вывести. Ты знаешь, где находится комната с аппаратурой?
— Ды-ды-да.
— Ещё лучше. Проводи нас и останешься жив. Договор?
— Да-да-договор.
Но не успели мы и шагу сделать, как сверху раздался топот ног. Весьма бодрое подкрепление гвардейцев уже спускалось вниз по ступеням. Но это не страшно! Энергии по-прежнему завались, масштабное побоище по коридорам не устроить, а Мендель… звёздочка моя! Драгоценный мой Седой Опездол сейчас как никто другой заслужил поощрение.
— Играешь классно! — крикнул я, подбежал и схватил его за руку. — А вот петь не надо! — и за пару секунд вкачал в Вадима всё то, что гоблины намаливали целую неделю.
Мимо четвёртого уровня и сразу на пятый. Конечно же его личным артефактом будет музыкальный инструмент, — причём такой, который не отобрать и не поломать, — а вот боевая форма Вадима Евграфовича… удивила.
Засветившись изнутри нестерпимо ярким светом, Мендель как будто бы немного воспарил над землёй и начал трансформироваться. Вокруг него закружился хоровод непонятно откуда взявшихся разноцветных лепестков, укутал его будто в кокон, затем раздалась вспышка и…
