Василий Доконт - Траурный кортеж
А впереди горело всё, на что попало содержимое кувшина. Горел, само собой, возница. Горел снег. Горел накатанный лёд дороги. Горел камень мостовой — после того, как сгорел лёд. Горела земля, обнажившаяся под сгоревшими камнями мостовой. Казалось, сам воздух горел этим странным белым пламенем: становилось трудно дышать, и солдаты с гномами пятились от обжигающего жара, пятились и отводили с собой сани.
Сержант Клонмел послал за магом Кассерином и, несмотря на долгие поиски, маг ещё не менее двух часов смотрел на огонь вместе с подъехавшими Тусоном, Вустером и Бренном, прежде чем спала температура, и стало возможным приблизиться к очагу пожара. Когда погасло пламя, на месте разбитого кувшина осталась яма не меньше пяти шагов в поперечнике и глубиной в полтора человеческих роста.
— И это от одного только разбитого кувшина? — Кассерин покачал головой. - Поставьте у ямы охрану: когда остынет, попробую взять образцы… А сани… Сани я заберу в надёжное место, где содержимое остальной посуды никому не будет угрожать. Эх, Бальсара бы сюда — он один способен так укрепить стенки сосудов, что потом ничем не расколотишь. Я попробую, как смогу, но до Бальсара мне далеко.
— А может в остальных кувшинах нормальное вино? Обычное вино, я имею в виду, — предположил один из солдат.
— Хочешь проверить? Пожалуйста, только где-нибудь подальше от нас и от города. — Кассерин второй раз за день не знал, что ответить ожидающим его разъяснений людям. — Я не чувствую магии, господа. За всем за этим я не чувствую магии. Соберите всех учёных, всех магов Раттанара: пусть поглядят. Но мне кажется, что это — не магия…
— Магия или нет, но того, что на санях, на полгорода хватит, — Вустер провёл рукой по пузатому бочонку. — Моим горожанам поручать охрану этих саней нельзя — ещё откроют сдуру. Ваше надёжное место, мастер, где оно?
Кассерин зашептал в ухо капитану. Шептал долго и закончил заявлением в голос, что там охрана не нужна.
— Будем надеяться, мастер-маг, — капитан потёр переносицу и поскрёб изуродованную щеку. — Ладно, разошлись по местам, а то всю ночь здесь проторчите. Давайте, ребята, давайте…
Сани с Кассерином и бочками скрылись за углом, и никто не знал, куда мастер-маг повёз этот смертельный груз. Одному только Харбелу, последнему ученику мага, было дозволено сопровождать своего учителя, да поехал верхом Тусон — провести сани через посты за пределы города.
3.— Ты заметила, какое сходство? — Сула прижалась к Огасте и шептала едва слышно, хотя других пассажиров в возке не было: впечатлительные барышни покинули свою королеву ещё утром, у Скиронских ворот. Лишь две фрейлины, Огаста и Сула, следовали за Магдой, пока та не решила возвращаться во дворец. И только тогда обе отпросились навестить роту Водяного, а затем — и Сальву: вдруг она ещё не знает подробностей ночного боя?
Возок еле полз от одного поста до другого, и было слышно, как ругаются с постовыми дворцовые стражи (королева выделила десяток в сопровождение девушкам), требуя пропускать возок без задержек и бессмысленной проверки. Запоздалая бдительность квартальной охраны вызывала раздражение не только у стражей — девушки тоже теряли терпение из-за неторопливой езды. Иногда постовые пытались заглянуть внутрь, чтобы рассмотреть, кто там едет. Но стражи к дверцам никого не пускали, а через окошки ничего не разглядишь: в возке, конечно же, было намного темнее, чем на улице.
Огаста мысленно торопила и стражей, и постовых, и сам возок, и потому не сразу сообразила, что подруга обращается к ней.
— Какое сходство? Кто на кого похож?
— Довер здорово похож на моего отца. Одно лицо, да и фигура. Моложе только. Ты не заметила, разве?
— Да я как услышала, что Тахат снова ранен, уже ничего не видела и не понимала. Второй раз за восемь дней… О, боги! Всего-то восемь дней служит, а кажется, будто вечность… Довер… Довер… — Огаста добросовестно попыталась представить бывшего оруженосца Тусона. — Не знаю, Сула. Я плохо помню лицо барона Инувика: столько событий за последние дни, себя бы не забыть. Думаешь, Довер — твой родственник?
— Хотелось бы… Да не с моим счастьем… А скажи, он молодец! Подумать только — всего шестнадцать лет, а уже спас город…
— Он же не один был там, Сула. Но храбрый, верно! Почти как мой Тахат.
— Ну, да, у тебя же всё самое лучшее, всё самое-самое, — Сула невесело рассмеялась. — Нам, убогим, только в твоей тени и жить…
— Ты что, обиделась? Вот дурочка! Я же не из хвастовства… Мне, знаешь, как за него страшно? Проклятая война! Я каждую минуту жду: вот-вот придут и скажут, что его больше нет… Как, ну, скажи, как жить после этого?
— Завидую я тебе… И Сальве завидую… Вам есть, за кого бояться… Когда боишься за другого, самой не так страшно. А мне… А я… Я просто с ума схожу от страха… От страха за себя… И никого рядом сильного, никого храброго, такого, чтобы за меня мог, что угодно сделать… Как же мне страшно, Огаста!
— А что же лейтенант Илорин? Про него ты уже забыла?
— Забыла?! Да я так глупо себя с ним вела, что мне до смерти об этом не забыть. Причём, безо всякого повода с его стороны. Он, наверное, все эти дни думает, что связался с круглой дурой, у которой ни стыда, ни воспитания приличного нет…
— Ну, это ты, Сула, зря. Лейтенант — душка, и если бы не было у меня Тахата, тебе пришлось бы здорово за него побороться…
— Лейтенант — простолюдин, и моя мать скорее убьёт меня, чем позволит всего лишь посмотреть в его сторону. Отцу, тому, наверное, было бы всё равно, чем занят неудачный ребёнок… Я имею в виду, что я не сын, не наследник титула и поместий. Да что там отец — раз он был в свите короля Фирсоффа, то и говорить не о чем. Тебе хорошо: захотела, и в переписчика влюбилась. Правда, он неожиданно стал солдатом, но ты-то этого не могла знать. Переписчик и переписчик — никто ни полслова тебе за это, ни полвзгляда. Хорошо быть купеческой дочкой…
— Чего там хорошего: у купцов браки всегда лишь по расчёту и заключаются. Одна только выгода, да мечты о богатстве. Это мне просто повезло. Понимаешь, отец очень любил мою мать, и после её смерти я — самое дорогое о ней воспоминание. Так он мне говорит, так и поступает. Мой старый Ахаггар, конечно, строг, но не самодур, и все его запреты нисколько не ограничивают моей свободы, а только защищают от моих глупостей.
Сула заинтересовалась:
— И много их было, глупостей твоих?
— Да уж, хватало. Но папка молодец, выдержал, не поддался, — Огаста расхохоталась. — Да и глупости все — так, детские шалости, ничего серьёзного, — и Огаста быстро-быстро зашептала что-то на ухо Суле. Та тоже рассмеялась, весело и непринуждённо, и назойливые страхи на время покинули девушек. Разве, что собственный смех показался им сейчас неуместным, и обе попытались умерить веселье, зажимая ладошками рты. Девичий смех, он всегда такого свойства, что, начавшись раз, сразу остановлен быть не может. И потому девицы до конца поездки тихенько хихикали в кулачок, и в лазарет роты Водяного вошли, ещё сверкая смешинками в уголках глаз.
