Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

Высокая, легконогая, дочка Лешего оглядела Яснораду. С интересом спросила:

— Подменыш ты аль дочка кикиморы?

Яснорада от такой возможности родства остолбенела.

— П-почему? — спросила она невпопад.

— Лесавка ты потому что.

Яснорада совсем растерялась.

— Человек я.

— А я говорю — лесавка. На руку свою взгляни.

Она взглянула и вскрикнула — скорее, от удивления, чем от испуга. Вены ее сделались темно-зелеными, да и кожа выше локтя позеленела и покрылась жесткими, сухими чешуйками — словно плоть Яснорады обрастала корой. Она ощупала шею другой рукой. Теплая, шершавая, будто нагретый солнцем ствол вяза.

Одна из лесавок — стало быть, дочерей Лешего и кикиморы — спрыгнула с руки хранителя леса. Худенькая, юркая, с изумрудными волосами, что топорщились в разные стороны, подскочила к Яснораде. Нарезала круги вокруг нее, словно любопытная кошка, принюхивалась, приглядывалась. И вдруг, подавшись вперед, быстро провела по коже Яснорады длинным острым ногтем. Жадно уставилась на заалевшую на запястье кожу, а потом макнула в нее кончик пальца и… лизнула его.

— Не лесавка она, — воскликнула, торжествуя. — Кровь у нее внутри, ни капли древесного сока.

Теперь лесавку во все глаза разглядывала уже Яснорада.

— У вас что, по венам течет древесный сок?

— У меня — да, — гордо сказала лесавка. — Чистый, березовый. Хочешь попробовать?

— Н-нет, — отшатнулась Яснорада. Подумала, что ее отказ обидит дочь Лешего, и добавила вежливо: — Спасибо.

Та лишь махнула серовато-зеленой рукой.

— А у Красии кровь пополам с соком, — выпалила она, глядя на высокую лесавку, которая заподозрила в Яснораде сестру. А потом и вовсе показала той язык. — Приемная она, из Яви взятая.

— И верно, приемная я, Ладка, — отозвалась Красия, лениво растягивая слова. — А силы во мне поболее твоей будет.

Глаза Ладки опасно сузились.

— Махаться кулаками все горазды. Это в тебе человечья кровь говорит. А я как укутаю тебя ветками, что плетями, весь сок из тебя выжму…

— Хватит!

Громовой голос Лесовика прокатился над кронами деревьев, вспугнул задремавших в ветвях птиц. Яснорада вздрогнула, но ее мысли вернулись к лесавкам. Кажется, даже детям хранителя леса соперничество было не чуждо… Она едва ли не с тоской вспомнила невест Полоза. «И отчего я так упрямо скучаю по тому, по чему скучать совсем не стоит?»

«Потому что все там мне было знакомо, — ответила она самой себе. — Драгослава и ее подначки, Ягая и гости, Кащеев град и все его странности. Тяжело порой было, а привыкла я. А теперь…»

А теперь у Яснорады рука со щекой, что кора дубовая, позади — болотники с кикиморой, впереди — Леший и его лесавки. Голова кружилась от всей этой пугающей, странной новизны, и хотелось миру закричать, что тот Леший: «Хватит! Хватит с меня нечисти лесной и болотной. Хочу обратно стать мертвой дочерью Ягой».

Ладка что-то разглядела в ее глазах — что-то невысказанное, горько-соленое.

— Эй, ну чего ты, — протянула она, разом растеряв весь боевой задор. — Печалишься, что не лесавка?

Яснорада рассмеялась сквозь слезы.

— Признаюсь, я бы от такой сестры не отказалась.

— Ясно дело, — задрала Ладка курносый нос. Фыркнула, повернулась к Лешему и запричитала, будто он был добрым дедушкой, а не хранителям леса с дуб высотой: — Отец, можно она останется с нами ненадолго? Можно, можно?

— Погоди, Ладка, не гони коней, — поморщился Лесовик.

Присел на одно колено, чтобы Яснораде, глядя на него, не приходилось так сильно задирать голову. Мелочь лесная спрыгнула с его плеч и разбежалась по прогалине. Некоторые остались — сидели удобно на дубовых плечах, будто на суку или на лавке.

— Вижу силу в тебе древесную, девица, но Ладке, доченьке моей, верю. Если сока древесного нет в твоей крови, то откуда в тебе моя сила?

— Я не знаю. — Голос Яснорады к концу короткой фразы сел — не каждый день приходилось разговаривать с хозяином леса.

— Из града Кащеева мы вышли, лесной господин, — поклонившись, сказал Баюн.

Леший сосредоточил на нем взгляд блеклых глаз.

— Лесной дух в тебе чую. Родное что-то.

— Сторож леса я, — гордо отозвался Баюн. Пригорюнился малость: — Был им.

— А теперь ты ее, стало быть, охранитель?

Кот взглянул на Яснораду. Морда его просветлела.

— И то верно. Лес я оберегал. Теперь Яснорадушку оберегаю.

Она рассмеялась, однако возражать не стала. Хоть и не пришлось еще Баюну пустить в ход железные когти, рядом с ним ей было хорошо и спокойно.

Леший снова обратил свой взор на Яснораду.

— Не лесавка ты, — выдохнул, выпрямляясь. — Не смогла бы ты в царстве сороковом, мертвом, выжить. Засохла бы, зачахла без живой земли, без воды живой, что течет по венам леса родниками. Без корней своих — без леса — зачахла бы.

Яснорада вздохнула, сама не понимая, радует ее сказанное или печалит. И пусть не лесной дух она, но кожа ее все еще оставалась лубяной, а на руке зеленели вены.

Ладка все ж уговорила Лешего позволить Яснораде с Баюном в лесу задержаться. Мелким духам лесным такая радость — погладить и потискать огромного кота!

«Волки — совсем не то, — призналась Ладка, его обнимая».

А значит, верно Баюн сказал — стада волчьи Леший пасет.

Волков, к счастью, Яснорада так и не увидела. Зато покаталась на спине Лешего, смущаясь и задыхаясь от восторга одновременно. А когда по лесу бродила (Ладка, вознамерившись поймать для нее лису, чуть поотстала), встретила большеголового, худого старика с острым носом и печальными глазами.

— Доченька, ты котомку мою не видала? — жалобно произнес старик. — Потерял в лесу где-то. Не поможешь найти?

«Люди? Здесь?» — удивилась Яснорада. Старик выглядел так, будто годами бродил по заколдованному лесу. Одежда, кое-где спешно залатанная, изорвалась в лохмотья, сквозь прорехи торчали обтянутые бледной кожей ребра. Но даже если старик был навьей нечистью, ему требовалась помощь. А значит, не могла она ему отказать.

Пока сумку искала, в голову лезло всякое, что прежде Яснорада усиленно от себя отгоняла. О Ягой, об их уютной избушке… От мыслей этих совсем разболелась голова. Но Яснорада рук не опускала, продолжала бродить по лесу и искать. Вот только вспомнить бы… что она искала?

Туман в голове развеял неодобрительный голос Ладки:

— Эх, душа ты добрая. Думай, кому помогаешь. А ты, Боли-бошка, слезь с нее! Брысь, сказала! Наша она, лесная, пускай и непонятная. Сам Леший ей гостить в лесу позволил.

— Ах, Леший, — раздалось испуганное у Яснорады за ухом.

Только сейчас она поняла, что ее шею обнимают худые и маленькие, как у ребенка, руки. Боли-бошка спрыгнул со спины Яснорады и оказался тем самым печальным стариком, который неведомым образом съежился почти вполовину. И когда он успел взобраться к ней на шею?

— Нельзя на просьбу Боли-бошки откликаться, — наставительно произнесла Ладка. — Иначе вечно будешь его по лесу на своем горбу таскать.

Проказник лесной заворчал.

— Не серчай, путница, и Лешему не рассказывай, что я гостью его обидел. В дуб меня посадит в наказание да дупло ветвями изовьет.

Яснорада, потирая шею, бледно улыбнулась. Открыла уже было рот — заверить, что ни о чем не расскажет. Не случилось же ничего плохого, да и головная боль уже прошла.

— Добрая душа! — разгадав ее намерения, негодующе фыркнула Ладка. Уперла руки в бока и уставилась на Боли-бошку. — Не расскажем, если приведешь на поляну с самими сочными, самыми вкусными ягодами.

Боли-бошка снова заворчал, но послушно куда-то повел. Ладка, поравнявшись с Яснорадой, шепнула:

— Ягодными местами он заведует. Едва ль не больше Лешего о них знает.

Неуклюжий старичок привел их к поляне, где росли ягодные кусты. Исчез среди деревьев, Ладку ругая.

На той полянке Яснорада познакомилась с еще одной нечистью лесной — с боровичками. Не теми, что были грибами, а теми, что были хозяевами грибов. Маленькие, ростом в несколько вершков старички, чьи седые головы увенчали грибные шляпки, жили под рыжиками и груздями. Стоило Ладке привести на поляну Яснораду, высыпали к ней здороваться. Каждый тащил за собой гриб — здоровый, мясистый, и перед ней складывал.