Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

— Скажите мне, Ивга, а что это за огоньки? — поспешно спросила Яснорада, чтобы отвлечься от мыслей о Кащеевом граде.

— Духи это, знамо же. Духи детей навьих, которых нелегкая принесла к болотам. Тех, кто должного уважения к нам не выказывал и за то поплатился.

Яснорада поежилась, жалея о потерянной шали. Закутаться бы в нее, да и это не поможет — холод, объявший ее, шел изнутри, не снаружи.

— Не печалься по ним, дева. — Угадав ее мысли, Ивга растянула губы в улыбке. — Хорошо им сейчас, покойно. Ни тревог, ни забот. Знай, следуй моим велениям да в воздухе пари, будто птица. А однажды час наказания минует, и тогда вылупится из них нечисть навья, болотная.

— А вы тоже, значит… нечисть? — повторила Яснорада, пробуя слово на вкус.

— А кто ж еще? — развеселилась кикимора. — Она самая.

В книгах Ягой нечисть непременно означала что-то плохое, злое, темное. Но вот она, Ивга, что провела их безопасными тропами, спасла от проказ Чарус и болотников. Да и сами они сидели рядышком на скамье, суп лягушачий большими ложками хлебали. Беседы друг с другом вели, будто обычные люди. Правда, вряд ли часто услышишь людские разговоры о том, сколько сородичей они на дно болотное увели, скольких обманным путем завели в трясину.

Время уже давно перевалило за полночь, и к обществу нечисти Яснорада потихоньку привыкала. Отогрелась она, расслабилась. И все бы ничего, только в сапожке на правой ноге, которую засосала трясина, хлюпала болотная вода, а от кожи и волос пахло тиной.

Наевшись супа, гости разошлись. Ивга постелила Яснораде, стянула с нее сапожки, и, охая, унесла сушиться. Яснорада не успела дождаться ее возвращения — уснула, как только голова коснулась подушки.

Наутро чары обитателей болотного царства рассеялись. Волосы Яснорады перестали притворяться водорослями, посветлели, зашелковели — так Баюн, потрогав золотистый локон, сказал.

Яснорада поблагодарила радушную хозяйку.

— К сестрице моей наведайся, может, чего и подскажет, — на прощание сказала Ивга. — В домах она явье-навьих обитает. Но в Белогорье обретается чаще всего. Там ее и ищи.

«Кикимора. Подвид — домовая», — с невесть откуда взявшейся веселостью подумала Яснорада.

— Поищу, — улыбнулась она.

Поутру болото казалось совсем не таким опасным. То ли болотники, наевшись супа Ивги, крепко заснули, то ли сама кикимора к болоту чары свои привлекла. Но путь расчистился, стал безопасным; ни чарус, ни вадий — широкая прогалина. По ней Яснорада с Баюном и шли, пока густой зеленый лес снова не принял их в свои объятия.

Глава шестнадцатая. Возвращение

Там было черное, пустое ничто. Или ничто и пустое — это одно и то же?

Там была девушка — ожившая весна.

Там был огонь. Или не огонь, а пепел? Тогда почему тело сковал лед?

Богдан не знал, сколько он пробыл в этой черной неизвестности, в тягучем, холодном безвременьи. Проснулся, опутанный трубками и проводами. С чувством, будто что-то потерял.

Так позже и оказалось. Кома забрала у него две недели жизни.

«Главное, ты вернулся», — шептала мама, глядя на него запавшими глазами.

Отец все это время метался между больницей и работой. Показалось, или в его волосы затесалась прядка седины? Матвей, кажется, похудел еще больше. Что застиранная футболка, что потрепанные джинсы на нем висели как на вешалке.

Богдан, пускай и не сразу, вернулся в школу. Класс у них был не слишком дружным, Богдан мало с кем из одноклассников общался. А теперь стало как будто хуже. Все косились, шептались — особенно девчонки. Поначалу робко спрашивали — как это, лежать в коме? Наверное, надеялись услышать про тоннель и белый свет в конце. Матвей и тот мечтал, что у Богдана теперь, как полагается в таких случаях, обнаружатся какие-нибудь способности. Фильмов пересмотрел. Богдан говорил, что ничего такого с ним не произошло.

Но он помнил ту девушку, ожившую весну. Пронзительно-зеленые глаза, нежная, будто подсвеченная солнцем кожа. Веснушки, усыпавшие щеки, словно звезды — небо. Крохотные такие золотисто-рыжие звезды…

Она была так близко от него… Богдан помнил, как она его коснулась. Кажется, незнакомка и вытолкнула его из черного безвременья. Или оно случилось позже?

Глупые мысли.

Матвей рассказывал, что когда Богдан попал в аварию, школа неделю гудела. Только и слышал, что его имя. Городок у них маленький, поговорить особо не о чем — ничего не происходит. Это сейчас Матвей смеялся и называл лучшего друга «рок-звездой». Но тени, которые залегли под его глазами, говорили о том, как нелегко ему — им всем — далось ожидание. Их мучил один и тот же вопрос.

Выживет или умрет?

Не сразу, но все вернулось на круги своя. Богдан перестал просыпаться от ощущения, что на него кто-то смотрит, и видеть смущенную мамину улыбку. Отец перестал звонить каждые полчаса, чтобы убедиться, что у него все в порядке. Матвей перестал коситься на проезжающие мимо машины, как на заклятых врагов. Да и сам Богдан понемногу переставал видеть в каждом встречном авто потенциальную угрозу.

Но мысли о девушке-весне никуда не ушли. Хорошо зная, каким коварным может быть подсознание, Богдан перебрал в памяти всех знакомых ему девушек, но Веснушку среди них не нашел.

Может, она — его личная греза?

***

День был обычным. Пятый урок, душный класс — тепло пришло в город слишком рано, а отопление еще не выключили. Сонные, зевающие или откровенно спящие (хоть и с открытыми глазами) одиннадцатиклассники. Мысли, устремленные прочь, за окно. Хотелось гулять, пока ноги не стопчешь, или поехать на речку — подышать свежим воздухом, пожарить шашлыки. Не терпелось вернуться в ансамбль. С тех пор, как Богдан очнулся, он не был ни на одной репетиции.

Хотелось все, что угодно, но только не учиться.

Матвей за соседней партой, как обычно, рисовал птиц. Дитя двадцать первого века со всеми его менеджерами, бизнесменами и маркетологами, после школы он всерьез хотел заняться орнитологией. Богдан шутил, что Матвея с птицами роднило как минимум одно: они вечно витали в облаках. Рыжеволосый, худой и неуклюжий, на все, что его окружало, Матвей, как ребенок, смотрел восторженными голубыми глазами. В них навеки отпечаталась даже не наивность, а какая-то незамутненная чистота.

Будущий орнитолог перевернул страницу тетради, и на Богдана вдруг дохнуло прохладным ветерком. Он перевел взгляд на окна. Одно открыто настежь, но ветру взяться неоткуда — листья на деревьях словно приклеенные, даже не шелохнутся. Однако с каждой секундой становилось все холодней.

Когда выходили из класса, Богдан даже натянул на себя куртку — по утрам все еще было прохладно, вот и таскал ее с собой. Олька, которая в школу пришла в одной футболке, смерила его недоуменным взглядом. Казалось, едва удержалась от того, чтобы покрутить пальцем у виска. Матвей, как обычно, ничего вокруг не замечал.

Как только они отошли немного от школы, пробравший Богдана озноб отступил. Он выждал на всякий случай, не стал снимать куртку. И зря — весь взмок, пока добрался до дома.

На следующий день все повторилось. Вот только в классе на этот раз было не так душно — с утра шел противный моросящий дождь. И потому этот неестественный, будто пришедший откуда-то извне холод, был так ощутим. Богдан прикрыл глаза и задержал дыхание. Щупальце. Вот на что это было похоже. Ледяное щупальце, которое оплело его тело и робко, словно вслепую, сунулось в самую душу, по пути замораживая все.

Весь урок Богдана била крупная дрожь, в легких плескался ледяной воздух. Казалось, его с головой окунули в прорубь.

— Ты в порядке? — обеспокоенно шепнул Матвей по дороге домой.

Если он заметил, что с Богданом что-то не так, значит, дела действительно плохи.

— Ты весь белый, а губы фиолетовые.

Богдан взглянул на собственные руки. Ногти как будто окунулись в синеву. Такое он помнил по детству — стоило только зайти в речку, вылезать он отказывался наотрез. Плавал до посиневших губ и ногтей, пока мама — если оказывалась рядом — не вытаскивала чуть ли не за шкирку на берег.