Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

Царица, не привыкшая юлить и прятать горькую правду за сладкой глазурью, обронила:

— Я разочарована, Мара.

Что же… В этом чувстве Морана теперь была не одинока.

***

Земля влажно чавкала под их ногами, словно беззубая старушка. Топь здесь была как будто живая… и очень голодная. Яснорада охнула — правый сапожек по щиколотку провалился в трясину и мгновенно заполнился водой.

— За мной иди, — деловито велел Баюн.

Яснорада послушалась. Он больше нее знал — и не только оттого, что родился в Нави, тогда как она о жизни за пределами мертвого города из книг только и узнавала. Баюн и сам был ведом — чужим шепотом.

Вязкую тишину болот нарушили нечеловечьи крики. Не страшные совсем, но Яснораде слышать их прежде не доводилось.

— Болотники забавляются, — неодобрительно пробурчал Баюн. — Крякают, пересмешники, совсем как утки.

Яснорада шла вслед за котом, по проложенным им безопасным тропкам между вадьями и чарусами. Но при каждом шаге у нее отчего-то замирало сердце. Порой казалось, что ногу затягивает трясиной, и сердце ухало вниз, чтобы потом взлететь под самое горло.

— Гляди, — тихо сказал Баюн.

Впереди повисли в воздухе странные светлячки — большие, яркие огонечки. Сбились в кучу, преграждая им путь. Пройти через них отчего-то казалось невозможным. Обойти их — точно в трясину угодить.

— Кто это? — шепнула Яснорада.

Чувствовала — «кто», не «что»: жила в огоньках этих странная сила. Быть может, она и дарила им этот призрачный свет.

— Не знаю.

— Что говорят голоса твои?

— Ничего не говорят, — проворчал Баюн. — Спугнул их кто-то. Или место для них нехорошее. А огоньки эти… просто шепчут. Не разобрать.

Ничего плохого те не делали. Держались на расстоянии, не приближались, не ухали, как болотники, и не пугали. Но и пускать вперед, на тропу из кочек, не спешили.

— Не могли бы вы нас пропустить? — откашлявшись, вежливо спросила Яснорада.

Теперь их шепот расслышала даже она. Шипяще-свистящий, далекий — несмотря на совсем небольшое расстояние, что разделяло путников и жителей болот.

— Может, вам холодно? — осторожно спросила Яснорада.

Ее-то озноб вовсю щипал за позвоночник.

Они оба с Баюном вздрогнули, когда раздалось многоголосое, далекое эхо:

— Х-х-холодно.

Яснорада поспешно стянула с плеч вязаную шаль и протянула ближайшему огоньку. Не было протянутой к ней руки, но шаль в то же мгновение исчезла. А земля довольно причмокнула.

— Ты слышишь их? — удивился кот. Пригляделся к ней, прищурился: — Позеленела ты что-то, Яснорадушка. Нехорошо тебе?

Яснорада вскинула на него удивленные глаза. Чувствовала она себя сносно, но в душу уже закралось сомнение.

— Может, голоса твои не про ту ягоду тебе нашептали?

— Быть не может, — заступился Баюн то ли за них, то ли за себя.

Часть огоньков, что сгрудились вокруг незадачливых путников, выстроилась стройной грядой. Яснорада с Баюном прошли вдоль нее — неспешно, осторожно, ногами и лапами ощупывая почву, прежде чем сделать следующий шаг.

Тропа, очерченная болотными огоньками, закончилась. Болото — нет.

— Может, вы голодны? — предприняла вторую попытку Яснорада.

— Г-гол-лодны.

Она расстелила скатерть-самобранку на рыхлой дернине, попросила мысленно о сыре, молоке и каравае. В тот же миг болотный огонек потянул скатерть на себя, и земля под ней жадно разверзлась.

— Подождите!

— Н-не от-тдашь?

Яснорада вздохнула, с тоской глядя на подарок Ягой. Еще один кусочек прежней жизни, и тот хотела поглотить топь болотная.

— Отдам. — А сама будто от сердца ее отрывала.

— Правильно, — шепнул Баюн. — Не поможет нам сытое брюхо, если в болотах заплутаем.

— Не в сытом брюхе дело. Навь уже многое отняла у меня — терем родной и Ягую. Даже к невестам Полоза, пусть не слишком они меня жаловали, я привыкла. Что останется у меня, если всю мою жизнь прошлую отберут по кусочкам?

— У тебя останусь я.

Яснорада рассмеялась сквозь навернувшиеся на глаза слезы, почесала кошачье ухо. А когда подняла взгляд, увидела облепленную огоньками сухонькую старушку. Маленькую, горбатую, с крючковатым носом и неопрятными, тиной покрытыми седыми волосами.

— Что ходите тут, топи мои топчите?

— Простите нас. Мы не хотели топи топтать, — невинно отозвалась Яснорада.

— А чего хотели?

— До Навьих городов добраться. До Чуди.

Что делать им там, Яснорада еще не придумала. Родителей искать, это ясно, вот только как?

— Нравишься, девица, ты мне. Щедрая, вежливая. Огонькам в просьбе не отказала, спросила, что им надобно, одежкой своей согрела, краюху хлеба дала.

«Если бы только краюху», — подумала Яснорада, с тоской вспоминая скатерть-самобранку.

— Ивга я. Лешего жена.

Яснорада кинула Баюну вопросительный взгляд. Пусть и не было сейчас рядом с ними тех, кто нашептывал коту в уши, может, в прошлый раз, когда о Лесовике рассказывали, упомянули и о его супруге?

— Кикимора, — шепнул Баюн. — Подвид — болотная.

Ивга хохотнула. Перевела взгляд на Яснораду и знакомо прищурилась.

— Болотникам, что ль, приглянулась? На волосах уже тина растет.

Яснораде хватило ума и такта не вскрикнуть от брезгливости. Она наугад нащупала мокрые, склизкие пряди — водоросли, что переплелась с ее золотистой копной. Нащупать нащупала, а выдернуть не получилось — больно, будто собственные волосы рвешь с корнем.

— Идем в избу мою, — великодушно предложила Ивга. — От болотников мне тебя не спрятать — власти в Трясине у них будет поболе моей. Но они знают, что в доме своем проказничать не позволю. Пока ты там, и пальцем своим зеленым не тронут. Ночь проспитесь, а утром они и сами отправятся спать.

Яснорада охотно согласилась.

По воле кикиморы топкая трясина превратилась в земляную твердь, обманки-чарусы корягами сложились в мосток. По нему и направилась Ивга. Болотные огоньки шлейфом тянулись за ней.

Изба ее была скромной и неуютной. Могла бы чистой считаться, если бы не тина, что темными кляксами устала пол тут и там. В чугунке в очаге кикимора готовила суп — кажется, из лягушек. И пускай Яснорада с Баюном скатерть-самобранку потеряли, от угощения поспешно отказались оба.

Блуждающие огоньки разлетелись по избе, поселились в самых темных ее углах. Как будто тенями они кормились вместо даров волшебной скатерти — засияли ярче и все пространство избы осветили. Вот тут-то Яснорада и разглядела кикимору: и неестественную зелень ее кожи, и перепонки между искривленными, изломанными старостью пальцами. Но бояться уже не боялась.

К избушке подтянулась вся болотная нечисть — каждому хотелось поглядеть на чужаков. Будто на суд пришли или на какое собрание, и на Яснораду и Баюна смотрели как на две диковинки. Грузные, словно разбухшие от воды, тела болотников покрывала рыбья чешуя; ил и водоросли заменяли им одежду. Были там и анцыбалы — черты болотные, прислужники болотного царя. Был и сам царь — с толстым животом и темно-зеленой кожей, в короне из переплетенной тиной коряги.

Яснорада старательно делала вид, что ничего необычного не происходит. На болотников с анцыбалами старалась не смотреть, иначе сердце замирало; весь оставшийся вечер с Баюном да Ивгой беседовала. Без проказ, однако, все же не обошлось. Как-то попыталась она сесть на край скамьи, мимолетно подивившись, что та будто стала длиннее, и… упала на пол, больно стукнувшись позвонком.

Сидела, хмурая, потирая спину под противное хихиканье невидимки.

— Прости ее, — терпеливо вздохнула Ивга. — Чаруса это, обманщица. Юная еще совсем, дару радуется, как дитя — новой кукле. Не ты одна попала под действие ее чар.

Болотники с анцыбалами — и даже сам царь — вразнобой закивали.

— Не звери болотные, но духи, — шепнула Яснорада Баюну.

Села на скамью рядом с ним, но перед этим надавила ладонью — выдержит ли? Довольное хихиканье Чарусы раздалось снова, но она лишь плечом повела. Такими забавами не смутить ее и не расстроить. Она воспитана суровой Ягой и острыми на язык невестами Полоза.