Мария Теплинская - Дядька
— Да Панька-то ладно, — всхлипнула Леська, — что с него взять? Мне за Савосю нашего обидно, вот что!
— Савося-то чем провинился? — удивилась Тэкля. — Он-то что не так сделал?
— Вот то-то и есть, что ничего не сделал. Отмахнулся только, как я ему про то рассказала: разбирайся, мол, сама со своим Панькой, а у меня и без того дел невпроворот!
Дед с грохотом бросил на стол дересянную ложку, которую начал было вырезать из баклуши, со стуком распахнул окно и высунулся во двор.
— Эй, Савел! — окликнул он.
— Ну, чего надо? — послышалось в ответ.
— Сюда иди!
Хлопнула дверь в сенях, вошел Савка.
— Ну, что вам еще? — проворчал он, однако, взглянув на заплаканную Леську, на сведенные брови матери, все понял и осекся.
— Что ж ты, молодец, девку в обиду даешь? — стал стыдить его старый Юстин.
— А что мне делать прикажете? — тут же снова встал в позу сынок. — Морду ему набить? Голову оторвать? Вы думаете, он уймется? Хуже только озлобится!
— Ты, Савел, послушай меня, — перебил Юстин. — Я в своей семье тоже был один хлопец, остальные все девки. Маленький я был, щуплый, да и драться не любил. Но коли я слыхал про такое дело, чтобы кто девку али мальца обидел — лупил чуть не насмерть, откуда только сила бралась! Бывало, и нос у меня расквашен, и рукав порван, а я все как непобитый…Чужих я в обиду не давал, а ты, эдакий зубр, за одну свою девку постоять не можешь. Стыдно, право!
Савка порядком растерялся: давно не слыхал он от своего слабосильного и кроткого отца столь гневных речей.
— О, господи! — прошипел он сквозь зубы, силясь скрыть этим свою растерянность. — Ну ладно, начищу я ему рыло, что с того? Хуже только будет, на Аленке же потом и отыграется… Одно я сказать могу: рухнула в колючки — сама виновата! Нечего было ей баклуши бить да по селу без дела слоняться: тогда никакой Панька бы до нее не добрался! Да вот что вы еще у нее спросите, — вспомнил он вдруг. — Куда же, Аленка, твой всегдашний заступник глядел?
— По грибы ушел, — всхлипнула Леська.
Бабушка меж тем сдержанно уговаривала ее:
— Ну, будет, будет, не плачь! А Паньку твоего я потом сама изловлю и заставлю сжевать весь тот куст до самого корня, коли уж сынок у меня такой безрукий.
Савка недовольно поморщился и вразвалочку ушел cо двора. На душе у него было препогано, а более всего не давала покоя досада на Леську.
«Теперь она и вовсе от рук отобьется», — мелькнула у него короткая мысль, пока он мрачно скреб пятерней затылок.
Леське тоже было тоскливо и муторно; она маялась, не зная, куда податься. В хате скучно, темно; на дворе повсюду рогожи постланы, бульба разложена — ступить некуда; а на улицу идти — чести дзянкую! До сих пор все тело горит от острых шипов! И ведь не знаешь загодя, где на этого Паньку нарвешься: иной раз месяц живешь спокойно, не видя его пакостной рожи, а то вдруг пожалуйста…
С досады Леська пнула большую пеструю курицу, что сдуру запуталась у нее в ногах. Пеструшка обиженно заклохтала, затопталась кругами.
И тут через тын заглянул Вася Кочет.
— День добрый, Лесю! — окликнул он.
— День добрый! — отозвалась Леська.
— А скажи мне, Лесю, хозяин ваш дома?
— Какой хозяин, Василю? Старый или молодой?
— Да на что мне старый? Савел дома?
— Ушел куда-то. Да ты зайди, Васю!
Вася вошел. Та же пестрая курица заметалась у него под ногами. Василь небрежно отпихнул ее, ничуть не сердясь.
— Как живешь, чернобровая? — весело осведомился он. — Слыхал я, Панька тебя дюже обидел?
— Хлопцы сказали? Али тетка Арина?
Ну, известное дело! В деревне всегда так: часу не пройдет — уж все знают!
— Ага, сказали, — кивнул Вася. — Ясь ему уж всыпал за тебя. А я добавил, — сознался он скромно.
— А он? — оживилась Леська.
— А что с него взять? Ясное дело, костерил тебя и нас последними словами, поливал грязью всякой — тебе про то и знать даже ни к чему. Ах да, еще Островичами грозил, братцем своим лютым пугал: дескать, пан Ярослав этого так не оставит! А нам-то что до того Ярослава — он за Паньку и не почешется. Давно забыл, поди, что и есть такой!
— И что я ему такого сделала? — развела руками Леська.
— А ничего. Просто мозги у него набок — вот и все.
— Надо было вам его в те колючки задницей посадить! — крикнула Тэкля в окошко.
— И посадили бы! Да только мы его у реки поймали, а не в боярышнике — тащить далеко.
Леська посмотрела на него внимательно, и в ее карих глазах Вася уловил какую-то смутную печаль, и злобный Панька здесь был, вероятно, совершенно ни при чем.
— Ну что ты нынче смурная такая? — снисходительно растрепал он ей голову.
— Девчата нынче на Буг собирались — с летом проститься, — решилась она наконец. А мне одной боязно, да и невесело, по правде говоря. Проводил бы ты меня, Василю.
Вася отчего-то смутился при этих словах, покраснел, отвел глаза. Потом заговорил, немного запинаясь, с трудом подбирая слова:
— Недосуг мне, знаешь ли, нынче… Дел дома невпроворот… Кабы ты еще прежде сказала… Завтра, может, выберусь, тогда и погуляем с тобой…
И глядя, как малиново запылали Васины уши, Леська вдруг поняла, в чем тут дело. Уже не раз она его видела возле Ульянки, дочки дядьки Ахрема Сикоры. Ульянка была немногим старше ее самой, однако гляделась уже не желторотой девчонкой-подлеткой, а почти девушкой — ясноглазой, тонкобровой, с точеной фигуркой и грудью, уже обрисованной по-девичьи четко, а не едва намеченной двумя бугорками, как у Леськи. Мудрено ли тут смекнуть, какие такие дела у Васьки? Снова будет возле Ульянки кругами ходить. А она-то, Леська, совсем и позабыла про нее…
Ближе к вечеру заглянула в гости говорливая соседка Хадосья, подруга юности Леськиной покойницы-матери.
— Эге! — начала она прямо с порога. — Да у вас тут, я гляжу, еще и бульба разложена! Мы-то свою убрали давно.
— Это все Савося ее на солнышке держит, чтобы прозеленела насквозь, — пояснила Тэкля.
— Я ее нынче уберу, — отозвался Савка.
— Надо бы, — согласилась Хадосья. — Завтра дождь будет, точно вам говорю! Кончилось бабье лето.
«Кончилось», — пронеслось у Леськи в голове. Непременно, во что бы то ни стало надо сбегать сегодня на берег, пока оно еще здесь, потом ведь будет поздно. Леська чуяла сердцем: если она не пойдет сегодня на берег, случится что-то такое, о чем она долго будет потом жалеть. Может быть, ничего особенного и не произойдет, но всю зиму что-то будет щемит ей сердце, не давать покоя…
Она вышла из своей задумчивости, услышав, как женщины упомянули в разговоре ее имя. Прислушалась. Оказалось, речь шла не столько о ней, сколько о пресловутом Паньке.
